– Возможно.
Она повернулась ко мне: ее красивые глаза все еще были испуганными.
– Можно, я останусь у тебя?
– Уговорила. А как насчет Инги? Тебя не беспокоит, что она может подумать?..
– От Инги у меня нет секретов. Мы можем загородить дверь?
Я сказал, что можем; вылез из постели, пододвинул к двери комод, вытащил пистолет из саквояжа и положил его на тумбочку.
– Подвинься, – сказал я ей. Я хотел быть поближе к пистолету.
Она отодвинулась.
– Я ужасная дура.
– Этот дом напугает и Франкенштейна. – Я лег рядом с ней. – Знаешь, возможно, это твое воображение. Возможно, ты спала или слышала какие-нибудь ночные звуки...
– Ночь довольно шумная.
– Конечно. Хорошо бы тебе поспать.
– Пожалуйста, обними меня, Нейт. Обними меня.
Я обнял ее.
– Не задувай свечу.
– Не буду.
– Как только ты меня терпишь?
– Мне нравятся женщины с большими деньгами и большими грудями.
– Ты ужасный.
– Ты действительно так думаешь?
– Нет.
Ставни и окна затряслись под напором ветра; она, охваченная страхом, прижалась ко мне. Я поцеловал ее только для того, чтобы успокоить. Это имело последствия.
– Должно быть, ты меня считаешь ужасной, – сказала она после.
– Совсем нет.
– Ты думаешь, что я пустая. Думаешь, что я глупая.
– Конечно, но только не ужасная.
Она засмеялась – смех ее был хриплым.
– Я становлюсь старой, Нейт. Мои груди начинают свисать.
– Я этого не заметил. Но ничего, я в любое время с радостью приподниму их для тебя.
– Ты... ты...
Я закрыл ее рот поцелуями. Казалось, она забыла о своем похитителе или привидении, или кто там еще топал по коридору и на третьем этаже. Или она сама выдумала это, чтобы войти в мою комнату и не показаться «ужасной»?
– Эта штука выглядит очень угрожающе.
– Для меня это комплимент.
– Я имела в виду пистолет.
– А, так пистолет и должен выглядеть угрожающе.
– Ты... Ты когда-нибудь кого-нибудь убил из него?
– Да. Не так давно я убил преступника, похитившего ребенка. Поэтому Линди считает меня добрым принцем.
– Ты говоришь об этом так... небрежно.
– Я не отношусь к этому небрежно, Эвелин. Я никогда не буду пользоваться пистолетом небрежно. Тем более этим пистолетом.
– А что – этот пистолет?
Я ничего не ответил.
– Что ты имел в виду, Нейт?
– Эвелин, я ... в общем ничего.
– Что?
– Ну ладно. Слушай, я буду с тобой откровенен Я бы мог отвергнуть тебя как глупую, пустую женщину, если бы не одна вещь, которую тебе пришлось пережить. Я могу не продолжать?
– Какая вещь?
– Смерть твоего сына.
Она коснулась моего лица.
Я коснулся ее лица.
Она сказала:
– Ты тоже потерял кого-то, не так ли?
Я кивнул.
– Нейт... ты...
Я вытер лицо рукой, она стала влажной.
– Нет. Это пот. Одеял слишком много.
– Кого, Нейт? Кого ты потерял?
И я рассказал ей. Рассказывал медленно и подробно о своем отце. О том, как он из-за меня выстрелил из этого пистолета в себя. О том, что с тех пор я ношу этот пистолет, чтобы не забыть.
– Но кое о чем я забыл, – признался я. – Жизнь и смерть ничего не стоят в этом гнусном, проклятом мире. Особенно во время этой гнусной проклятой депрессии.
– Я по своей природе не философ, – сказала она, сжимая мою руку и глядя в темноту перед собой, – но я всегда думаю о том, почему в этом мире столько жестокости?
Я поцеловал ее в лоб.
Ветер стих, временами раздавалось его негромкое, убаюкивающее посвистывание.
– А почему ты не рассказываешь мне о своем сыне? Расскажи мне о своем малыше.
Она выполнила мою просьбу. Почти час она рассказывала мне о своем «прелестном и необычайно умном» ребенке. Свеча догорала, ночь близилась к концу, и маленький Винсон был единственным витающим в доме духом, но отнюдь не зловещим призраком.
Через несколько часов, когда мы спустились к завтраку, шаги в коридоре и мысли о привидениях показались мне нелепыми. На Эвелин было повседневное черно-белое платье: мне было позволено сменить водительскую форму на один из двух моих костюмов. Инга готовила яичницу с грудинкой – Гас предусмотрительно оставил в доме немного свежих продуктов, – и запахи еды, смешанные с запахами утра, бодрили нас.
Однако Инга казалась еще более угрюмой, чем обычно.
Мы сидели в кухне за скромным квадратным столом. Инга подавала нам яичницу с грудинкой и гренки, отводя в сторону свои воспаленные глаза с черными кругами под ними.
– Дорогая моя, – обратилась Эвелин к своей служанке, – должно быть, ты очень плохо спала ночью?
Инга ничего не ответила.
– Положи еды себе, дорогая, – сказала Эвелин, – и присоединяйся к нам.
Инга неохотно подчинилась. Ее светлые волосы висели плетьми, когда она начала ковырять свою пищу. Неожиданно она подняла на нас широко открытые испуганные глаза, такие же, какие были у Эвелин, когда она вошла в мою комнату.
– Мадам, если вы не против, можно я сегодня буду спать в другой комнате?
– Что случилось, дорогая?
– Кто-то постоянно стягивал с меня ночью простыни, когда я засыпала.
– Инга, – сказал я, – на вашей двери есть замок?
– Да, и я заперла ее.
– А ваши окна тоже заколочены, как и мои?
– Да.
Эвелин наклонилась вперед и впилась в служанку своими голубыми глазами:
