– Вы... Вы мне ничего не должны.
Кажется, Линдберг в этот момент несколько смутился.
– Было бы лучше, если бы вы позволили мне возместить вам...
– Нет, – проговорил Кондон с долей достоинства. – Я никогда не беру денег у людей, которые беднее меня.
Кивнув Линдбергу и затем мне, он спустился к станции метро.
После того как Линдберг высадил Айри и Брекинриджа на соответствующих остановках Манхэттена, я пересел на переднее сиденье, и мы отправились в Хоупуэлл. Я вновь заснул, и когда проснулся, мы уже ехали по дебрям Нью-Джерси.
Линди посмотрел на меня и печально улыбнулся:
– Ожили, Нейт?
– Да как сказать. Как вы себя чувствуете?
– Я думаю. Как вы считаете, этот старик нас надул?
– Кондон? Не знаю. Я все думаю о тех спиритах из Гарлема, которые знали о нем еще до нас.
Линдберг кивнул:
– Я пока еще не списываю со счета его и выкуп, который я заплатил. Завтра я снова отправлюсь на поиски.
Я пожал плечами:
– Возможно, вы были правы, когда сказали, что их отпугнула береговая охрана. Они могли замаскировать «Нелли», спрятать судно в какой-нибудь небольшой бухте.
– Это возможно, – с радостью согласился он. -Когда мы приедем домой, я позвоню в аэропорт Ньюарка, чтобы мне подготовили моноплан.
– Отлично.
Некоторое время мы ехали молча; по обе стороны дороги был лес.
Потом он сказал:
– Вы завтра сможете полететь со мной на поиски? Мы с вами будем одни.
– Ну... о'кей. Но только чтобы без всяких розыгрышей, о'кей?
Он выжал из себя улыбку:
– О'кей.
С Армуэлл-роуд он свернул на грунтовую Федербед-Лейн. Вскоре впереди показался большой дом; несмотря на то что приближалась полночь, несколько его окон были освещены. Люди не спали.
– О Боже, – сказал он. – Это будет нелегко. Вы только посмотрите!
– Куда?
– На детскую.
В этой угловой комнате на втором этаже горел свет – окно ее светилось, словно маяк. Мать в ней с нетерпением ожидала своего ребенка.
Глава 22
Для особняка на Массачусетс Авеню эта гостиная была маленькой; несколько диванов, сгруппировавшихся вокруг одного из раскиданных там и сям мраморных с золотыми прожилками каминов, в которых лениво потрескивал огонь, создавали уютную, даже интимную атмосферу. Лестница без перил у одной из стен вела на балкон, расположенный по всему периметру комнаты, глядя на который создавалось впечатление, что находишься где-то внизу, ниже уровня пола.
Эвелин удобно расположилась у подлокотника одного из диванов, будто позировала для портрета в классическом стиле, только на ней опять был простой желто-коричневый купальный халат в клетку, который я уже видел во время моего первого визита к ней. Бриллианта Хоупа нигде не было видно. Возможно, его в тот момент носил пес Майк, но и пса нигде не было видно. В полумраке ее лицо казалось красивым, но усталым и печальным, точнее меланхоличным – ведь богатые не печалятся, а впадают в меланхолию.
Я сидел рядом, и хотя она в тот момент была не в духе, наслаждался ее близостью. Мне нравилась эта женщина, несмотря на ее возраст и эксцентричность. Она была хорошим человеком с добрым сердцем... и пахло от нее тоже хорошо. У нее были большие твердые груди и она была очень, очень богатой. Разве такая может не понравиться?
Но ее меланхолия была заразительной. Мной завладело отвратительное чувство, что все мы – Линдберг, Брекинридж, Шварцкопф, Кондон, агенты Айри и Уилсон, командор Кертис, Эвелин Уолш Мак-Лин и коп из Чикагского полицейского управления Натан Геллер – отправились в какое-то дурацкое путешествие, и там, куда мы пришли, не было, да и не могло быть, никакого ребенка. Через месяц и неделю после похищения вероятность того, что ребенок благополучно вернется домой, была такой же эфемерной, как и вероятность, что Чарльз Август Линдберг начнет, наконец, внимать голосу рассудка.
На рассвете в понедельник, сразу после безуспешных воскресных поисков на самолете-амфибии Сикорского, мы с Линдбергом вновь поднялись в небо; аккуратно пилотируя моноплан Локхид-Вега, Одинокий Орел прочесывал прибрежные воды Атлантического океана, и Одинокий Пассажир – я – помогал ему в этом. Полет больше не доставлял мне неприятных ощущений – возможно, причиной этому был Слим, который летал на этот раз гораздо спокойнее, не пикировал неожиданно для меня и не проносился, как окаянный, над самой поверхностью воды. Он захватил с собой одеяло и небольшой чемодан с одеждой Чарли, однако молока на этот раз не было. Мы кружили над островами Элизабет, над Мартас Виньярд, катера береговой охраны по-прежнему патрулировали пролив, поверхность которого в этот день была темно-голубой, как и поверхность знаменитой побрякушки.
Однако никакого судна, похожего на «Нелли», мы так и не увидели, и к полудню лицо Линди окаменело от отчаяния. Он не говорил этого, но я знал, что он думал о командоре Кертисе и норфолкском комитете, когда с наступлением сумерек он, прежде чем возвращаться в аэропорт, полетел на юг аж до самой Виргинии.
Прошлой ночью Слим вернулся в Хоупуэлл с пустыми руками и начал утешать выбежавшую ему навстречу жену; в эту ночь дом снова был освещен – детская опять ждала своего маленького хозяина. Увидев ожидавшую его у входа Энн, Линдберг бросился к ней в объятия. Маленькая женщина начала, как ребенка, гладить по сутулой спине своего высокого мужа, а я, чувствуя себя незваным гостем, тихо отошел от них, отыскал свою машину и отправился в гостиницу в Принстон. Я знал, что все кончено, но знал также и то, что никто не захочет и не сможет это признать. И уж тем более сам Линдберг.
Через несколько дней Линдберг позволил Кондону поместить в газете еще одно объявление («Что случилось? Вы меня обманули? Пожалуйста, дайте более точный адрес. Джефси»), которое осталось без ответа. Я в ожидании ответа провел с Брекинриджем несколько вечеров у Кондона, но безрезультатно. Настроение у профессора было подавленное.
Кажется, Кондон сделал все-таки что-то полезное, показав федеральным агентам на кладбище святого Реймонда отпечаток ноги «Джона» на недавно закопанной могиле, оставленной им, когда он перепрыгнул через ограду вдоль подъездного пути к кладбищу. Был сделан муляжный оттиск, который теперь можно было сравнить с отпечатком ноги какого-нибудь пойманного подозреваемого.
В середине недели Элмер Айри попросил и получил разрешение Линдберга раздать банкам пятидесятисемистраничные брошюры со списком серийных номеров 4750 купюр, которые Джефси передал «Джону». Мне эта затея казалась почти бессмысленной: кассиры в банке не имеют привычки обращать внимание на серийные номера денег, с которыми они работают, а в брошюре даже не упоминалось о похищении.
Однако через несколько дней один из кассиров банка в Ньюарке догадался о назначении этой брошюры, делился своими соображениями с неким репортером и вскоре об этой новости уже трубили все телеграфные агентства. Теперь, когда этот список номеров помечали словом «Линдберг» и печатали в газетах, владельцы магазинов начали помещать его возле своих кассовых аппаратов. Первую кондоновскую купюру достоинством двадцать долларов обнаружили в кондитерской лавке в Гринвиче, штат Коннектикут.
– Вот чего мы добились, – с мрачным видом сказал Линдберг в тот день, когда телеграфные агентства сообщили новость о списке серийных номеров. – Похитители теперь никогда не возобновят переговоры с нами.
– Слим, – сказал я, – они получили свои деньги. Несколько дней назад. Никаких переговоров больше быть не может.
