вероятности, он Калинин, но мать могла дать ему и свою фамилию. Это, так сказать, на нашем языке, а в понимании ребенка он сто двадцать четыре, семьдесят восемь, двести.
– С ума сойти, – ахнула Надя.
Я решила ее игнорировать и вновь спросила подростка:
– Хочешь, я буду обращаться к тебе как к взрослому человеку – Олег Анатольевич Калинин?
Паренек внезапно закрыл лицо руками.
– Синий, синий, синий!
– Похоже, ему не нравится, – проявила интерес к моим экспериментам старуха.
Я заглянула мальчику в глаза.
– Не хочу тебя расстраивать, подскажи, как лучше к тебе обращаться?
– Сто двадцать четыре, семьдесят восемь, двести, – без задержки сообщил аутист.
– Отлично, – обрадовалась я, – тебя мама так называет?
Неожиданно мальчик отложил карандаш и сказал:
– Девять.
Я пришла в восторг.
– Девять! Очень красиво! Это мое любимое число! Девять!
– Красный, – вдруг прибавил новое слово Олег.
– С собакой и то быстрее договоришься, – вздохнула Надежда.
Мальчик вцепился в карандаш и, быстро водя им по бумаге, забубнил:
– Синий, синий, синий!
– Ишь, не нравится! – рассердилась Надежда Петровна.
– Да погодите вы, – отмахнулась я от нее. – Ответь, пожалуйста, Олег Анатольевич красный?
– Синий, синий, синий!
– А сто двадцать четыре, семьдесят восемь, двести кто?
Паренек положил голову на рисунок.
– Белый, – сдавленно произнес он.
– Может, красный? – осведомилась я. – Синий плохой, красный хороший, а ты замечательный мальчик, следовательно, красный.
– Белый, – не согласился подросток, – белый.
– А твой папа, он какого цвета? – я продолжила поиски в дремучем лесу.
– Синий, – затрясся Олег, – синий. Красный, красный.
– Вот и договорились, – каркнула Надежда, – отец у него такой плохой, что жуть какой хороший.
Я разозлилась:
– Вы хотите вернуть мальчика его матери?
– Конечно, – залопотала Надя, – зачем мне идиот в квартире?
– Тогда не мешайте, сидите тихо, – велела я, – у нас наметился прогресс. Девять, а что ты скажешь о своей маме?
– Красный, – выпалил Олег, – красный, красный!
– Мама замечательная, а папа порой плохой, порой хороший, – резюмировала я. – Попробую заехать с другой стороны. Где его вещи? – спросила я у старухи.
– Так все на нем, – пожала плечами Надя, – джинсы, рубашка и носки. Про белье ничего не скажу, он штанов не снимает, в брюках на диван ложился.
– При мальчике не было сумки?
– Нет, – замотала она головой.
Я встала и пошла в прихожую.
– Вот его пуховик, – пояснила идущая следом Надя, – шапка и ботинки.
Я внимательно изучила теплую куртку, она была новой, в карманах ничего не нашлось, и, самое интересное, с вещи срезали ярлык с указанием фирмы-изготовителя. Шапка и обувь тоже выглядели купленными вчера и не имели никаких опознавательных знаков. Единственное, что удалось выяснить, – размер ноги у Олега маленький, тридцать шестой, но если учесть, что он мальчик хрупкий, тонкокостный, то это неудивительно. Настораживало другое: зачем так старательно обезличивать гардероб?
Я еще раз осмотрела куртку и пришла к выводу, что ее купили на рынке. Вещь сшита не очень аккуратно, на замке молнии не было фирменного клейма, из подкладки лезли перья. Конечно, и в элитном бутике тоже можно нарваться на подделку, но все-таки столь откровенный самопал там покупателю не предложат. Похоже, близкие родственники решили сэкономить на инвалиде, обувь они ему приобрели из кожзаменителя.
– Синий, – раздалось за моей спиной.
Я обернулась, Олег стоял в коридоре.
– Синий, – опять сказал он.
– Куртка некрасивая, – согласилась я, – и ботинки плохие.
– Синий, – монотонно повторил подросток, потом подождал и осторожно сказал: – Красный.
Я проследила за его взглядом и, поняв, что он смотрит на мое короткое белое пальто с большими черными пуговицами, спросила:
– Тебе нравится, как я одета?
– Красный, – подтвердил Олег.
– Губа не дура, – отметила Надя, – я как тебя на пороге увидела, сразу сообразила – богатая женщина, небось много денег на себя тратишь. Не такой уж он кретин!
– Синий, – заявил Олег.
– Абсолютно с тобой согласна, – вздохнула я, – Надежда Петровна слишком резко выражается. Ты умный мальчик.
– Синий, – повторил подросток.
– Не сердись, девять, не обижайся, не все люди могут тебя правильно понять, – попыталась я подлизаться к тинейджеру, – но мне ясно – ты удивительный мальчик.
– Синий, – не меняясь в лице, возразил Олег.
– Контакт потерян, – хмыкнула Надежда Петровна.
И тут мальчик увидел в зеркале свое отражение. Лицо Олега исказилось.
– Сто двадцать четыре, семьдесят восемь, двести? – прошептал он, отшатываясь от вешалки. – Девять?
– Девять, – подтвердила я, – правильно, ты смотришь на себя. Очень милый, даже красивый мальчик. Жаль только, что тебя постригли почти под ноль. Мне кажется, что будь твои волосы чуть подлиннее…
Подросток обхватил голову руками, сел на пол и начал бить себя кулаками по лицу, царапать макушку и плакать.
– Синий, синий, синий, – твердил он.
– Что это с ним? – попятилась Надежда. – Может, связать его и вызвать перевозку для психов?
И тут я совершила ошибку, подошла к Олегу, склонилась над ним, погладила по голове, хотела сказать, что он совсем не плохой, а очень даже хороший, но вдруг в мое лицо врезалось нечто тяжелое, потом свет померк.
Если вам на голову льет дождь, то трудно продолжать спать. Удивившись, что задремала в саду, я открыла глаза, села и моментально сообразила: на дворе зима, раскладушка с участка убрана до погожих дней в чулан, а надо мной с чашкой в руке стоит Надежда Петровна.
– Жива? – спросила она.
– Да, – прошептала я, трогая свое лицо, – наверное, под глазом синяк нальется.
– Я не останусь одна с психом, – затряслась старуха, – он опасный! Вон как тебе наподдал! Надо его в сумасшедший дом сдать! Ночью подкрадется к моей постели и зарежет.
– Где мальчик? – опомнилась я.
– Там, – сердито мотнула головой Надежда, – у, басурман!
Я отвернулась, Олег лежал на полу, закрыв лицо руками.
– Девять, прости меня, я забыла, что ты не любишь прикосновений. Девять красивый, Даша синяя, – сказала я, – сто двадцать четыре, семьдесят восемь, двести, извини, я не нарочно.
