Каждый камушек из других Кругов. Женщина опускается на колени, целует Землю Родительницу.
Магвер видит все четко и, хоть не может знать имени женщины, знает, кто она такая. Когда возникла картинка, исчезла боль и Магвер забыл, кто он и что с ним происходит, забыл обо всем. Изображение заполнило его зрение, слух, обоняние, всю голову, все тело. Женщина снова поднялась, раскинула руки, тень упала на мох и связала воедино ее тело, землю и менгиры. Она замерла и стояла, подобная камням, земля под ее ногами задрожала. В этот момент она впитала в себя все — землю и деревья, людей и животных, и даже воду, все Лесистые Горы были ею и в ней. Магвер видел Матерь Лесистых Гор.
Возбужденный магией оборотника разум проникал сквозь столетия, в глубь времен, от которых осталась только песнь, обратившаяся в сказку. Картины перемешивались, накладывались одна на другую, исчезали, в голове, не переставая, гудел сумасшедший ритм, задаваемый сотнями невидимых инструментов. Вот город с птичьего полета — ровные ряды улиц, гудение человеческого муравейника, запах дыма. Но это не Дабора. В склоне скалы зияют черные отверстия, охраняемые воинами. Мало кто может войти в пещеры, большинство углубившихся в провалы Стеклянной Горы никогда больше не увидят дневного света. Магвер догадывается — это Увегна и подземелья, в которых живут Мастера Стекла. Там создаются все те чудеса, которые можно увидеть на рынках Даборы.
Он словно бы вполз внутрь. Дневной свет погас за первым же поворотом, остался только зыбкий отблеск факелов. Но тут же другое пламя начинает рассеивать тьму. Горячая ярь Горы дает людям свой свет. Каменные чаны, заполненные жидким стеклом. Полуобнаженные потные мужчины с задубевшей от жара кожей дуют в деревянные трубы, формуя сосуды и украшения. Магвер склоняется над раскаленной каменной чашей, из которой вытекает сияющее тысячами отблесков стекло. Жара. И тьма.
И снова колотушки, и снова барабаны, а на их бой накладывается звук боевых рогов. Вышагивают ровные ряды бойцов, полощутся штандарты, блестят на солнце кремневые острия пик. Это армия Лесистых Гор, свободной страны. Это воины, рожденные в Кругу Мха — земля дает их телам свое биение и одаряет своей милостью.
Армия направляется к границе Лесистых Гор. Там, на подмокшей болотистой земле, не принадлежащей ни Кругу Мха, ни Внешнему Кругу, будет проходить последний бой. Но уже раньше пролилось много крови. Вооруженные отряды не раз случайно заходили в глубь владений противника. Мало кто из смельчаков возвращался после таких вылазок, ведь сражаясь на чужой земле, они были слабее ее защитников. Проникающий в страну врага должен ударить неожиданно и тут же выбраться вон, потому что в обычном бою у него нет шансов на победу. Многие десятилетия продолжалась полупартизанская война, наконец две армии встали лицом к лицу, чтобы на ничейной земле провести окончательный бой.
Поют, поют роги. Изображение плывет, переливается, становится лишь отражением в воде. Вода? А может, это разогретое, вздымающееся пузырями стекло в чане, порождающее видение ушедших и страшных времен?
Колонны воинов идут через лес. Идут утоптанным трактом; в тумане, наплывающем с болот; в шуме деревьев, заранее оплакивающих тех, кому предназначено пасть; в внезапном шевелении болотных жителей, существ, жаждущих горячей крови и столь же горячей человеческой жизни. О да, Черная Роза многих уколет своим шипом. И все это охвачено красноватым отсветом, обволакивающим людей и деревья, выписывающим вокруг солнца туманные обводы. Или это блеск горящего стекла? Или кровь?
А потом вой ветра, сумасшедший вихрь сорванных бурей листьев, крики птиц, тысячи глаз, уставившихся во тьму. Потом топот башмаков, хруст костей, каша раздавленных тел, спазм вырванных языков, боевой клич, ряды перекрещивающихся балок, пот, смывающий краски с лиц воинов. Болотный туман, заволакивающий поле брани.
Дым победы, поднимающийся от сигнальных костров, и скороходы, несущие весть о бое. Победа — на восток. Поражение — на запад.
Уже утихли крики, жуткий рев, вопли отчаяния и болезненный вой. Из тумана проявляется новое изображение.
Безлистные в середине лета деревья. И преждевременно постаревшие листья, бурым ковром покрывающие землю. Камни, мгновенно ставшие черными. Реки, скованные льдом, хоть солнце обжигает кожу.
Круг Мха. Камни и вырастающие между ними деревья тоже мертвы. Замерло биение сердца Земли Родительницы.
Вот она лежит, посреди святого места, мертвая женщина. Руки раскинуты, они опутаны ремнем, на прекрасном, хоть и немолодом лице застыла гримаса скорби. Не страх, не боль, не ненависть, а лишь скорбь, сожаление о том, что все же случилось такое, чего отвратить никто и никогда не сможет. Матерь Лесистых Гор, Хозяйка Круга Мха умерла. А в кругу уже стоят Шершни. С этой поры Городу Ос, а не Даборе будет служить Круг. А Земля Родительница насытится чужой кровью. По небу кружат три черные точки голубь, ласточка и сокол. Они жалобно кричат, а гвардейские лучники натягивают тетивы.
Он услышал рев за спиной. Мгновенно обернулся, выхватил из ножен кароггу.
Болото хлюпало и дергалось, скрывая какую-то фигуру. Снова хлюпнуло, на мгновение смолкло, а потом на поверхность вынырнула голова тольпавы. Тремя рывками могучих рук тольпава подскочила к тропинке. Вылезла на нее быстрее, чем Дорон мог ожидать. У нее было большое округлое тело, на первый взгляд похожее на человеческое. Однако это подобие исчезло, как только чудовище пошевелилось. Взгляду предстали лягушачьи лапы, плавательные пленки между пальцами, огромная плоская, вырастающая прямо из туловища голова с большими глазами без ресниц. Тольпава распахнула пасть, показав беззубые десны, синие и крепкие, как кость, зарычала и бросилась на Дорона. Он скинул с плеча котомку, схватил обеими руками конец рукояти карогги. Ждал.
Когда чудовище оказалось достаточно близко, Лист напал. Метнулся вперед, ударил. Но тольпава одним движением огромных лягушачьих лап перепрыгнула через Дорона и оказалась у него за спиной. Он в последний момент успел рубануть падающую на голову лапищу. Тольпава рыкнула от боли, попятилась. Дорон пошел на нее, она, высоко подпрыгнув, снова увернулась.
Дорон знал: тольпава намерена его измучить. Он был быстрее ее, когда она шла, но не успевал ничего сделать, когда взлетала в воздух.
Тропинка была узкая, клочки покрывавшей ее серой травы — скользкие, откосы — крутые. Достаточно поскользнуться, упасть в грязь — и он погибнет.
Он снова ударил. На этот раз тольпава не убежала. Дождалась, пока конец карогги вонзился ей в живот. Желтая кровь брызнула на руки пораженного Дорона. А потом тольпава схватила его за голову. И стиснула.
Он сумел вырвать кароггу. Но не было сил ударить второй раз. Тольпава замерла, словно вытекающая из тела кровь не имела для нее никакого значения, и продолжала сжимать лапами его голову.
Боль не была обычной болью. Дорон чувствовал сжатие, чувствовал четырнадцать пальцев в волосах, четырнадцать когтей, дырявящих кожу. Но, кроме того, из рук тольпавы начала истекать другая боль. Ее нити, тонкие, как паучья паутина, проникли в череп, вползли в голову, узкими струйками поплыли к глазам, ушам, носу.
Карогга выпала у него из рук. Не было сил вздрогнуть, пошевелиться, мускулы слабели, подчиняясь боли. Мысли куда-то уплывали, исчезали, терялись во тьме. Дорон, Лист, избранник Священного Гая, умирал.
И тут дрогнуло дерево. Нет, не дерево, слабенький росточек, молодая ольха. Она родилась на этом болоте, как и десятки ее сестер-ольх печальных, торжественных, угрюмых. Но именно ей, юной, двухгодичной, дано было помочь Листу. Она услышала замирающий пульс Дорона, почувствовала его силу, уходящую из тела к Земле Родительнице. И дрогнула. Пошевелила веточками непонятным человеку усилием, протянула их к ногам Дорона. Коснулась концами, прильнула к кожаным штанам, вцепилась в торчащие из башмаков онучи.
Лист задрожал.
Тогда деревце пробило брюки, коснулось своей веткой — черной и влажной — его кожи.
Нити боли перестали расти. Он ощутил тепло где-то снизу, легкую пульсацию тепла, охватывающего ступни, щиколотки, икры, бедра.
Ольха боролась. Нагнетала в протянутые к Дорону ветви все свои соки, отняла воду у листьев, соль — у
