видимость, будто геноцид следует отнести за счет советских властей. Председательствующий, разумеется, не счел нужным напомнить, что на массовых убийствах евреев в Советском Союзе в 1941–1944 гг. набили руку немецкие нацисты, тоже, между прочим, причислявшие себя к «избранной расе».
Около семи десятков лет назад отец сионизма Теодор Герцль изрек: «Наши чернорабочие… двинутся прежде всего из большого русского и румынского резервуаров». Выполняя этот завет, сионисты берут на вооружение догмы расовой исключительности, заманивая ими в Израиль евреев из всех стран мира. Чтобы удержать обманутых, в ход, как видим, идет ложь, выдаваемая за «прозрение».
А удерживать приходится. Иначе иммигрант, забредший в сегодняшние израильские кущи, частенько испытывает неодолимое желание повернуть назад. Вербовщики обычно сулят переселенцам хорошо оплачиваемую работу, квартиры со всеми удобствами, всевозможные социальные льготы. Только в тель- авивском аэропорту Лод вновь прибывшие узнают: страна охвачена острым жилищным кризисом.
— Можем предложить барак, к сожалению, неблизко, — жестко сообщает чиновник иммигранту. Последний потрясен, но, к счастью для своего здоровья, пока еще не знает, что это «неблизко» может означать: где-то в пустыне Негев.
На виду и другие проблемы. Вспоминаю речь, которую держал во время визита в Швецию министр иностранных дел Израиля Абба Эбан. «Израиль, заявил он с присущей ему скромностью, — единственное государство в ООН, где язык сохранился таким же, каким он был 3000 лет назад». Но позвольте, г-н министр, мне показалось, что значительная часть населения Израиля говорит на так называемом идише, пестрой смеси немецкого диалекта с ивритом и славянизмами. Разве этот язык был в ходу 3000 лет тому назад? Ясно, что многим переселенцам, прежде чем они приспособятся к трудовой жизни, придется заняться изучением официального языка страны.
На аэродроме в Тель-Авиве мы разговорились с молодым шведом еврейского происхождения, который проработал в Израиле восемь месяцев.
— Почему возвращаешься на родину? — спросил я. Юноша провел рукой по мягкой, как пух, бороде, Ответил серьезно, сосредоточенно:
— Разочарован. Не согласен жить черт знает где, работать в киббуцах бесплатно, только за пропитание. Не хочу, чтобы правительство доило из меня средства для продолжения войны. Лучше домой. Как-никак у родителей мастерская по обивке мебели…
Чтобы остановить отток даровой рабочей силы, по-воровски выкачанной из европейских «резервуаров», и снаряжают читать лживые проповеди «свидетелей» вроде брата Михая. Тем же целям служат мемориальные комплексы, где отражена трагическая статистика массовых убийств евреев во время второй мировой войны. На мраморных досках выбито: столько-то тысяч евреев было уничтожено в различных районах Советского Союза. Кто убийцы — догадайся сам. И так во всем — подтасовываются или замалчиваются факты, чтобы создать представление, будто в Советском Союзе царил и продолжает царить антисемитизм.
Благодаря даровой рабочей силе Израиль может поставлять на мировой рынок сочные, сравнительно дешевые апельсины сорта «Яффа». Но дешевые апельсины стоят дорого. Они оплачены искалеченными судьбами легковерных, погнавшихся за химерой сионистского «рая». Они политы потом тех же иммигрантов, вынужденных работать в киббуцах только за пропитание, а также местных арабов.
После массового изгнания арабов подавляющую часть трехмиллионного населения страны или 2 300 000 человек составляют евреи. Но самую тяжелую и грязную работу выполняют арабы, христиане или евреи-переселенцы, не знающие иврита. Теоретическую подоплеку точно раскрывает вот эта ироническая реплика нашего гида:
— Тысячи лет тому назад господь запретил народу-избраннику заниматься земледелием, освободил его от грязных и тяжелых работ. А у наших властей, видать, прямая телефонная связь с небесами.
Конечно, и среди израильтян немало тех, кто трудом добывает хлеб насущный. Но право на сколько- нибудь сносное существование им приходится отстаивать в повседневной борьбе. Забастовки сотрясают Израиль. Однако израильские толстосумы глухи к тяготам бедняков. Еще в начале века сионисты не сеяли иллюзий насчет природы своего государства. Упомянутый Теодор Герцль с беззастенчивой откровенностью предсказывал: «Богатым евреям, вынужденным сейчас прятать свои сокровища и пировать при опущенных шторах, там можно будет свободно наслаждаться жизнью».
Прогрессивные силы страны сдергивают пропагандистские покрывала с этих замыслов. Они выступают против любой дискриминации и национального угнетения, за единство народных масс — еврейских и арабских. Шагая по улицам израильских городов, я спрашивал себя: сумеет ли здравый рассудок народа преодолеть нависшую над страной угрозу и обеспечить ей достойное будущее. Оно, это будущее, — в содружестве с народами мира, а не в тщетных потугах возвыситься над ними.
Без спутников, с картой в руке я отправился побродить по трущобам Яффы. Солнце жгло немилосердно. Узкие извилистые улочки были забиты грязью, мусором и ребятишками-попрошайками. Раздав восемь израильских фунтов, я смекнул, что мне не по карману обеспечить всех обездоленных. В конце концов, турист не в силах сделать того, что входит в обязанности государства. Стоило большого труда избавиться от преследовавших меня нищих. Помог молодой полицейский, отвесивший им несколько оплеух.
Проблуждав около часа, я остановился возле небольшого кафе, где несколько столиков было вынесено прямо на тротуар. Чуть поодаль, метрах в пяти, дымилась куча свежего навоза, напоминая, что у «рая» есть задворки.
Подошел официант — юноша в переломном возрасте, бойко говоривший по-английски. Он начал декламировать меню, предлагая блюда, звучавшие весьма заманчиво. Из бдительности я ограничился бутылкой апельсинового сока, Так и есть — она стоила полтора фунта.
Мимо моего столика сновали женщины с тяжелой поклажей. Их мужья шагали рядом, засунув руки в карманы. Равноправие мужчин и женщин, как видно, осталось в Эдеме, а израильским Евам была отведена роль вьючных животных и родильных машин.
На столик упала тень человека. Ко мне присматривался мужчина средних лет в запыленной спецовке и кепке, измазанной известкой.
— Англичанин? — спросил он на ломаном английском.
— Нет, я из Северных стран.
— Говорите по-французски?
— Немножко.
Незнакомец сразу как-то сбросил с себя скованность и перешел на сносный французский, сообщив, что у него как раз обеденный перерыв.
— А где вы работаете? — поинтересовался я.
Он неопределенно махнул рукой в направлении конца улочки.
— Вон там ремонтируется старый дом, вожу туда на тачке кирпич и известку. Работа не мед: таскать-то приходится за двести метров.
— А что, о грузовиках здесь не слышали?
Собеседник вяло усмехнулся:
— По таким лабиринтам грузовая не пройдет. Остаются ослы да тачки. Не привычен я к такой работе. Совсем выдыхаюсь.
— Так вы не строитель?
— Нет. Занимался точной механикой. Но поскольку не знаю иврита, не могу получить и работу по специальности.
— Значит, вы приезжий? — ! Он промолчал.
— Случайно, не из числа новых переселенцев? — настаивал я.
— К сожалению, да…
— Отчего же к сожалению?
