грозило наказание. Я мог сесть, как это сделал мой напарник; сесть и поглазеть на стену или на тупые рожи подпирающих ее хранителей. И это было бы совершенно естественно, в этом не было ничего ужасного. Однако я, словно заведенная пружиной игрушка, упрямо переставлял ноги по струящейся из барабана ленте. Больше всего на свете хотелось упасть и умереть, но я знал, что именно так и будет, если я не сумею подготовиться к игре. Тогда кто-то настигнет меня и разобьет мне череп дубиной. Глотку перехватило спазмом, из нее вырвался сдавленный стон, воспринятый сознанием как нечто отвлеченное. Ноги уже заплетались, я переставлял их с грацией обитателя астероида, вдруг очутившегося на громадном шаре Белонны. Ну еще шаг, еще и еще один крохотный шажок…
Лента дернулась. По инерции я шагнул вперед, потерял равновесие и кулем свалился на что-то мягкое. Голова ужасно кружилась, когда я поднимал ее, и оттого склонившийся надо мной бородач в салатовом одеянии выглядел не очень отчетливо, словно по его лицу мазнули бледной акварелью.
— Ну ты здоров, приятель!
Слова с трудом пробились сквозь ватную, глухо булькающую пелену. Мне почудилось, что я различил в них уважение. Скорей всего, так оно и было. Меня здесь уважали. Никто из игроков не был столь слаб, как я, и никто не тренировался с таким упорством. Накануне мне прямо сказали об этом. Подобное признание польстило бы мне, если б я не был столь измучен. И сейчас похвала почти не доставила мне удовольствия. Я вяло кивнул и перевел взгляд на дорожку, только сейчас обнаружив, что она неподвижна. Выходит, я свалился с нее не по собственной инициативе, а из-за того, что бородатый тип отключил механизм.
— Почему?
Я выдавил это самое «почему» в три приема, в промежутках между которыми усиленно заталкивал в легкие воздух.
Бородач, чье лицо приобрело большую отчетливость, изобразил улыбку:
— Чудак, передохни! Иначе сдохнешь!
Что ж, в его словах был резон. Я кивнул и попытался сесть. Сделать это мне удалось лишь со второй попытки. Бородач какое-то время наблюдал за моими потугами, потом покачал головой и скрылся за ширмой. Тогда ко мне подошел мой сегодняшний напарник. На тренировки игроков водили по двое, чтобы они могли получше познакомиться друг с другом. В первый день моим компаньоном был Снелл, с нездоровым любопытством наблюдавший за тем, как я подыхаю на тренажерах. Накануне я занимался на пару с Лоренсом. Точнее, занимался я, а Лоренс забавлялся тем, что посмеивался да рассказывал всякие забавные байки, которые я старался пропускать мимо ушей. Сегодняшнего напарника звали Поурс. Он был убийцей и выглядел почти таким же дохляком, что и я. Поурсу было бы нелишне поднакачать свои тощие мускулы, однако он не желал изнурять себя тренировкой. Куда сильней Поурса привлекала возможность поговорить со мной в те недолгие мгновения отдыха, которые я себе позволял.
Вцепившись в мой локоть, Поурс помог мне подняться и доковылять до скамеечки, за что бывший заключенный Н-214 был ему безмерно благодарен. У меня не было уверенности, что я смог бы сделать это без посторонней помощи. Ноги подкашивались так, словно суставы подменили на совесть смазанными подшипниками. Обнаружив под задницей твердую поверхность, я принял позу шестимесячного зародыша и постепенно восстановил дыхание. Поурс внимательно и, похоже, не без сочувствия наблюдал за моими страданиями.
— Зачем тебе все это, Бонуэр?
Я попытался улыбнуться. Не знаю, как насчет улыбки, но оскал получился вполне приличный.
— Ты хочешь жить?
То был вопрос, который я ежеминутно задавал себе и который пробуждал во мне силы, о наличии коих я и не подозревал…
— Не знаю.
Поурс безразлично пожал плечами. Потом он опомнился и попытался изобразить уверенность, которой у него не было и в помине:
— Естественно!
— Глядя на тебя, этого не скажешь. А я хочу. Выживет лишь тот, кто окажется самым сильным.
— Ты полагаешь, все решает сила?
Близорукий взгляд Поурса был беззащитен. Неожиданно во мне проснулось некое подобие жалости к нему.
— А что же еще?
— Сила… — Лицо Поурса было озадаченным, почти обиженным. — А как насчет совести, разума, наконец, любви?
Я еще как следует не отдышался и лишь потому не расхохотался.
— Клянусь десятью заповедями, Поурс! Откуда у тебя в голове столько трухи? Какая совесть?! Какая любовь?! Все это осталось там, за стеной. А здесь есть лишь сила, дикая волчья сила! Если хочешь выжить, ты должен стать волком!
— Крысиным волком?
До меня не дошел смысл слов Поурса, и потому я переспросил, вытирая лицо холодным и влажным от пота полотенцем.
— Я говорю: крысиный волк! — повторил Поурс.
— Что еще за крысиный волк?
Поурс открыл рот, намереваясь ответить, но в этот миг из-за ширмы появилось лицо бородача. Я просил его строго следить за моим временем, и он не позволял мне расслабляться:
— Бонуэр, пора!
— Иду!
Ноги по-прежнему дрожали, но я поднялся и направился к тренажеру, которому предстояло привести в порядок мою спину. Последовал новый раунд истязаний. Когда я освободился из механических объятий, спина болела так, словно по ней долго молотили стальным прутом. Постанывая, я добрался до заветной скамьи и рухнул на нее. Поурс, который упорно не желал утруждать себя упражнениями, подал мне кружку с водой. Лязгая зубами о край, я осушил ее до дна, после чего накрепко прилип к стене. Мышцы яростно протестовали против подобного обращения, каждый мускул орал, требуя передышки. Я внимал их воплям и даже мысленно кивал в ответ, соглашаясь, но бессмертный червяк, таящийся в глубине души, с усмешечкой шептал так, чтобы не быть услышанным: ты все равно поднимешься и будешь работать дальше. И я знал, что так и будет, что через положенные пять минут я поднимусь и направлюсь к металлической дуге, которая должна помочь мне укрепить руки.
Я слишком пристально внимал голосу черного червячка и не сразу обратил внимание на то, что Поурс обращается ко мне.
— Так вот, я говорю: крысиный волк. Сказать по правде, у меня не было сил на расспросы, но я не хотел обижать Поурса — он был добр ко мне. И поэтому я изобразил на лице удивление:
— Разве такое бывает? Это что, аллегория?
— Никаких аллегорий. Крысиный волк существует в действительности.
— Шутки генетиков?
— Нет, вполне естественное с биологической точки зрения существо. То, что делает его необычным, следует отнести скорей к области психики.
— Крыса и психика! — Надеюсь, на этот раз мой смех прозвучал достаточно естественно. — О какой психике можно вести речь, когда говоришь о крысе?
— Все животные, несмотря на свою кажущуюся примитивность, обладают психикой. А когда речь заходит о животных социальных, подобных крысам, их психика во многом сравнима с человеческой.
— Вот уж никогда бы не подумал! И что же этот твой крысиный волк? Чем он занимается? Бегает по крысиным лесам?
Моя ирония нисколько не смутила Поурса.
— Истребляет себе подобных.
Я понимающе кивнул:
— Крыса-преступник.
— Бери выше! Профессиональный убийца!
— Что ты имеешь в виду? Ты хочешь сказать, что эта крыса существует для того, чтоб убивать?
