прошлое, — примирительно ответил замкомандира, а потом добавил:
— Играешь с Митрофановым. Ты-то, оказывается, свое дело сделал. А секретарь комитета комсомола полка за месяц не провел ни одного собрания. Вернешься, зайди в политотдел и доложи об этом. Пусть его при случае пропесочат. Видите ли, дует он в карты…
— Товарищ майоp, зато справляется с обязанностью замполита. Митрофанов сейчас нужнее в роте. Воюет, рискует жизнью… Он сам показывает пример, а это главное. Помню, попал посредником на учения с боевой стрельбой в полк перед Афганом. Бегу в цепи, а замполит во весь двухметровый рост идет шагах в трехстах этакой прогулочной походкой и грызет травинку… Кстати, ему уже здесь послали документы на увольнение в запас по статье — за дискредитацию звания офицера… Я уважаю боевых политработников. А ваш Митрофанов как раз такой. Не бежит перво-наперво на кухню, в хозвзвод… Идет в цепь…
— И все-таки, старший лейтенант, ему не следовало бы забывать и о своих секретарских обязанностях, — остался при своем мнении Ивановский.
Алексей, поняв, что гроза миновала, а это касалось прежде всего Володи Митрофанова, перевел разговор на другое:
— Когда батальон пойдет в рейд?
— Через два дня.
— Возьмите с собой. Я попрошу начальника…
— И не думай, — отрезал майор. — У тебя своя задача, у нас своя. Не буду брать ответственность еще и за твою жизнь. Даже если Пресняков и разрешит…
На том и закончили.
Остаток дня Степанов провел с саперами. Они составляли отдельную боевую группу, подчинявшуюся Ивановскому только в оперативном плане. Командовал ею майор Москвин. Он имел выход на прямую на штаб дивизии, короче, обладал определенной самостоятельностью.
— Видишь, Леш, как Славку отметили душманы? — говорил Лозинский, показывая пробитый тремя пулями бронежилет Москвина. — Чудом живой остался… Спасло то, что бежал, прошли вскользь. А так — точно бы в позвоночник…
— Да брось ты, — лениво отмахнулся Вячеслав Алексеевич, что-то мастеривший на столике у палатки. — Мелочи…
Москвин был зампотехом инженерно-саперного батальона. В Союзе его должность казалась одной из самых мирных, здесь стала самой боевой, особенно когда возглавил группу, ведущую подрывы троп и перевалов. Майор, крупный, атлетически сложенный мужчина, считался в дивизии заядлым охотником и рыбаком. Вырос он у Балтийского моря. Мог часами находиться в холодной воде и с ним как с пловцом мало нашлось бы желающих соперничать. Кандидат в мастера по нескольким видам спорта… Одним словом — «лось» — так между собой называли сослуживцы офицера за недюженные силу и выносливость.
— Хочешь с нами в рейд? — Москвин отложил самодельный прицел, над которым трудился до прихода Степанова и Лозинского.
Неторопливым движением вынул из кармана пачку сигарет, закурил и стал медленно покручивать между пальцами догоравшую спичку. Затем, машинально пригладив светлые волосы на голове, где уже обозначилась лысина, проговорил:
— Возьму, конечно, отчего ж не взягь? Жаль, что не прилетел раньше. Последний раз, несколько дней назад… Вот тогда было интересно…
Группа Москвина во взаимодействии с батальоном Ивановского работала под Джелалабадом уже второй месяц. Рвали на границе с Пакистаном горные тропы и перевалы. Саперы и «курки» (так называли солдат, служивших в обычных парашютно-десантных ротах) ВМЕСТЕ карабкались по скалам, помимо полной боевой тащили на себе еще ящики с тpoтилом. Зачастую шли к намеченному перевалу или тропе под обстрелом. Вскрикнет, бывало, раненый… Выронит ящик со взрывчаткой. И покатится тот на самое дно уделья, разлетаясь под ударами о камни на мелкие куски и щепки. Хорошо, что сам солдат не сорвался с «козьей» тропы. Этого не допустит товарищ. Он тут как тут — прикроет, оттащит в сторону, перевяжет… И снова вперед, к вершине…
Иногда — проще. Вертолетчики отыщут площадку, высадят десант. А дальше — все равно своим ходом. Зной, жажда, нехватка кислорода… Легкие словно рвутся на части. А тут еще стреляют, и не просто стреляют…
Оседлают десантники перевал или тропу. Саперы сделают шурфы, заложат мощные заряды. В это время «курки», прикрывающие их работу, уже ведут бой. Рванут перевал, обрушат в пропасть метров семьдесят «козьей» тропы — и обратно, к вертолетной площадке или вниз к машинам — бронегруппе…
А душманы лупят из пещер, укрытий. Но попробуй, достань их… Афганцы большие мастера укладывать камни. Только залег — через несколько минут такой стенкой обложится — никакая пуля не возьмет. Особенно, если засел в пещере. Оставит себе маленькую бойницу. Сунет в нее ствол, прицельно выстрелит, а затем заложит отверстие камнем и спокойненько пережидает…
Была у Москвина одна особенность — вел альбом результатов своей боевой работы. Отходил всегда последним, сфотографировав взорванную тропу или перевал. На него давно охотились душманы. Знали в лицо. Только неуязвим для их пуль был «шурави-кафир», да и не обращал на них никакого внимания. Зато сам отправил к аллаху из своего злого «акаэса» немало. Вот в последнем рейде душманы и подкараулили отчаюгу.
Все ушли к вертолетной площадке, а майор остался. Никто не сомневался: сейчас догонит. Не впервой. Что с ним сделается, чертом двужильным?!.
Однако офицер задержался дольше обычного. Заело пленку в фотоаппарате. Пока сменял кассету, фотографировал, группа уже ушла далеко.
Обернулся Москвин и даже у него, бесстрашного вояки, появился неприятный холодок в груди. Позади были душманы. Прячась за камнями, приближались в зловещем молчании. Рванулся влево и чуть не напоролся на бородатого детину, крест-накрест опоясанного лентой с патронами, скрывавшегося за массивным валуном. Вскинув автомат, свалил афганца короткой очередью. Слева грохнуло несколько выстрелов. Пули прошли над головой шурави.
— Суки, в плен… Живьем…
Мгновенно оценил ситуацию. Сзади и слева душманы. Впереди взорванная им же самим тропа. Справа… Справа крутой заснеженный склон.
— A вот вам, сволочи!.. — развернулся и, не целясь, от бедра выпустил веером все пули из магазина.
Кто-то истошно заорал, но Москвин уже этого не слышал. Он катился по заснеженному склону вниз, в ущелье, до крови раздирая руки, лицо, но не выпуская ни оружия, ни фотоаппарата. Перед глазами мелькало бело-сине-серое, изредка засвечивавшееся солнечными вспышками. Сзади беспорядочно гремела стрельба.
Метров через сто удалось остановить падение. Вскочил на ноги и тут же застрял по пояс в снегу. Сзади что-то вскользь сильно ударило по бронежилету, опрокинув офицера вновь. Душманы, не ожидавшие такой дерзости от «шурави-кафира», сначала оторопели, а потом начали яростно бить вдогон. А Москвин рывками пробивался в снегу по ущелью. Его запрашивали по радио открытым текстом: «Слава, где ты? Обозначь себя ракетой…» Он же только хрипло отвечал: «Сейчас я… сейчас».
— Боялся, улетят без меня, — признался потом Степанову Вячеслав Алексеевич. — Разумом понимаю: такого никогда не будет, а вот здесь, в душе, что-то подленькое затрепыхалось…
— А дальше, дальше-то как? — спросил Алексей.
— Да все просто. Километра три пер в снегу, как трактор. Душманы палят со всех сторон, но мне не до них. Вон одни дырки в бронежилете остались. Ирония судьбы: сам oxoтник… И вдруг оказаться в роли добычи… По всем правилам загоняли, сволочи… В конце-концов добежал-таки до площадки. Вскочил в вертолет — ни слова не могу сказать. Только рукой махнул: «Отрыв колес…»
— Любишь ты фраернуться, Слав, — уколол Лозинский майора. — Нужны эти фотографии… Угодил бы душманам в лапы, они б не только последние волосы повыдергивали на кумполе, но и кое-что другое…
— Помолчал бы ты, Санька? А то скажу грубость. Нарываешья… Что ты понимаешь? Может, я
