протест. На командование полка, говорят, сразу вышел Председатель КГБ СССР Ю.Андропов. Связь обеспечили в течение пяти минут. Французы-то заявили протест не нашему командованию в Кабуле, а Министерству иностранных дел в Москве. Короче, разборки были серьезные. Правда, солдат сильно не наказали. Ходили слухи, что у французского посла была русская жена. А тут я как-то спел песню: «В Сенегале, братцы, в Сенегале, я такие видел чудеса…» И так далее. В общем, в том числе и про постель, распахнутую настежь, и жену французского посла… Вот ребятам и полюбилась песня. Они от нее просто угорают. Поэтому и просят постоянно: «Леха, спой про жену французского посла». Приходится петь. Надо же как-то поднимать настроение…
10 декабря 1980 г.
С утра всех погнали на разбор проверки. Присутствовали четыре генерала. Среди них один генерал- полковник. Вновь подумалось: «Кого только здесь не увидишь!» Разбор отнял очень много времени. Практической пользы однако от него — минимум. Дальше работа пошла через пень колодой. Выбило из колеи совещание. А тут еще вечером света долго не было. Изнервничался.
11 декабря 1980 г.
И еще один проверяющий на мою голову. Но надо отдать должное — дядька попался неплохой. Доброжелательный. После он говорил с начальником. Спросил, почему меня не утверждают на майорской должности. «Да вот, будем думать», — ответил «мой» полковник. «А что решать? Если Орловский переболел гепатитом, он не вернется». Мне же москвич сказал: «Продержись год, заберем в академию даже с капитанской должности. Ты человек заслуженный, представлен к награде и к званию. Афганистан — это вторая Испания. Такие люди будут нужны…» И т. д. и т. п. Однако в подобные речи я не верю. Что зря развешивать уши. Те, кто в Союзе, они ближе и к должностям, и к академии.
После отвезли с Батуриным проверяющего в штаб армии. Увидев мой «пять-сорок пять», полковник осторожно осведомился: «А ты не разучился стрелять?» Я непритворно обиделся. Сказал о своих спортивных заслугах. Это произвело впечатление. Проверяющий с уважением посмотрел на мой лихо заломленный голубой берет, на автомат и, видно, проникся еще большей симпатией. Я предложил остановиться и сфотографироваться. Но и этот полковник тоже отка-зался. Машину гнали за восемьдесят, но гость ни разу не попытался обуздать водителя. Я его понял: хотел быстрее проскочить опасный район. Все приезжие очень осторожные. А мы уже привыкли.
Из резиденции убежали два солдата, прибывшие с молодым пополнением. Литовец и поляк. Нацелились в Южную Америку. Всю ночь искали их на «бээрдээме» в Кабуле. Приказ — только задержать. А я бы расстрелял. Ненавижу предателей. Взял бы грех на душу — двумя подонками меньше. Хотя, если разобраться, не такой уж я и кровожадный. Конечно же, не стрелял бы в них. Зачем отягощать свою душу лишними грехами? Убить врага в бою — одно. Расстрелять же безоружного — это уже, как говорят на Руси, душегубство. Дезертирам повезло. Их задержал царандой. Беглецы успели уже переодеться. А мы вымотались до ужаса. Все темные закоулки обшарили, рискуя получить под колеса гранату или пулю в любой из распахнутых люков.
Под утро опять снился дурной сон. Будто бы я стоял в тупике, перегороженном металлическими решетчатыми воротами. Вдруг в него въезжает машина, в которой милиция возит арестованных. У ворот никого нет. Из кабины вылезает водитель в десантной форме. Он открывает зарешеченную дверцу крытого кузова. Оттуда выходят двое пленных душманов. Страшные такие, бородатые. Оба держат руки за спинами. Они стали в затылок друг другу в направлении ворот. Десантник принимается закрывать кунг. Вдруг арестованные оборачиваются и бросаются на водителя. Они выдергивают у него из кобуры пистолет, бьют рукояткой по голове…
Все происходит прямо на моих глазах. Я хочу крикнуть, но голоса нет. Из горла вырывается лишь натужный хрип. «Сейчас они и меня, — думаю с ужасом, — сейчас и меня…» Внутри что-то оборывается…
«Надо стрелять первым, первым нужно… Всегда стрелять первым…» — лихорадочно бьется мысль в голове, но какие-то невидимые путы сковали и без того непослушное тело. Один душман молча подходит ко мне, держа руку за спиной. В ней, я знаю на все сто, у него нож. Как в замедленном фильме, афганец плавно отводит руку до отказа. Блеснуло длинное и узкое лезвие, смахивающее на жало стилета. Так же медленно, словно все это под водой, душман ударил. Лезвие глубоко и мягко вошло под ребро. Я успел только вскрикнуть от острой и резкой боли. Тут же проснулся.
Ныла вся левая часть груди. Такого со мной еще не было. Неужели сердце? В палатке все еще спали. Я с трудом перевернулся на спину. Затих. Успокоилась понемногу и боль. В общем, снова уснул. Но странное дело — увидел опять решетчатые ворота, машину… Около нее уже не было лежащего десантника. Оба душмана стояли по разные стороны тупичка и держали руки за головами. Они смотрели на меня. Оказывается, я сжимал пистолет, но почему-то не ощущал его привычной тяжести.
«Как же я их удержу здесь, обоих?» — думал я и переводил ствол поочередно то направо, то налево. «Стоять!.. Дриш!» — приказывал я. Догадаться бы подвести одного пленного к другому, что проще. Но эта мысль не приходила в голову. И я продолжал следить стволом пистолета за каждым душманом поочередно, хотя знал, долго так их на месте не удержу. Наверняка пленные что-то замышляют…
Неожиданно вдали показался тот самый водитель-десантник. Он шел рядом с тупиком и не обращал никакого внимания на происходящее у ворот. Я очень удивился: «Его же убили…»
Однако размышлять было некогда. «Сюда, сюда!..» — кричу я. Но десантник даже не обернулся. Он продолжал двигаться спокойным и размеренным шагом. Еще мгновение — и скрылся за углом. Отвлекшийся от наблюдения за охраняемыми, я каким-то внутренним чутьем почувствовал: в поведении арестованных что-то изменилось. Бросаю взгляд направо — этот душман стоит на месте. Перевожу ствол налево… В ту же секунду второй душман бросается на меня. Палец, кажется, сам дернул спусковой крючок пистолета. Пленный замер, словно натолкнулся на невидимое препятствие… Затем ударом его отбросило к стене. Медленно оседая, душман не сводит с меня своих остановившихся изумленных широко раскрытых глаз. Пуля попала в самый центр лба. Крови не было. Я заметил лишь красное пятно размером с двухкопеечную монету.
«Что я наделал! Я же убил его… — взвихрились мысли запоздалого раскаяния. — Он же мог дать ценные сведения…. Я убил безоружного…»
Хотелось плакать, но слез не было. Я пробовал крикнуть, но ничего не смог даже прошептать. От безысходной тоски сердце стало останавливаться. Оно билось все медленнее и медленнее: тук… тук… тук… И чем реже были его удары, тем больше распирало грудь от нестерпимой боли…
— Что с тобой?.. — растолкал меня Терентьев. — Тебе что, плохо?.. Что ты стонешь и мечешься?..
— Ничего, — говорю, — Коля… Приснилось…
Полежал, вроде бы все опять прошло. Черт знает что. Не ранен, не убит, а вернешься инвалидом. Если вернешься…
12 декабря 1980 г.
Утром чувствовал себя совершенно разбитым. Но пришлось ехать в штаб армии. После недолгой церемонии проверки проводили в помещение, где вчерашний полковник работал с моими коллегами из пехоты. Состоялся своеобразный обмен опытом. Десантники выглядели на уровне.
Перед обедом выехали в часть, стоящую в Теплом Стане (господи, и здесь «Теплый Стан», словно это не окраина Кабула, а Москвы…) Да, живут там безбедно. Не то, что мы. Конечно, они входили в Афганистан на своих колесах, не торопясь. А у нас на счету был каждый килограмм веса.
Вернулся вечером. В палатке холодно, погода мерзкая. На душе неуютно и пакостно.
13 декабря 1980 г.
Вечером Кожанов и Ласкин привели в радиоузел машинисток. Слушали музыку. Все три девицы прилетели три недели назад. Нам в палатке слышны обычные в таких ситуациях разговоры и смех. Жили без женщин год, было легче. Зачем привезли? Если они не развращены, то все равно это произойдет рано или поздно. Закон замкнутого мужского коллектива. Тысяча человек скажут, что она самая лучшая, красивая, обаятельная и любимая. Одному не поверит, другому, третьему… Но кто-нибудь своего добьется. Хоть тысяча первый.
Эти разговоры и смех вывели из себя. Я поднялся и пошел в рембат. Ребята сразу сунули в руки баян. Немного поиграл. Говорили до глубокой ночи. О женах, о женщинах вообще и о многом другом.
