боя смылся. Это вместо благодарности, что ли, что его в люди хотят вывести? А ей как теперь одной все это расхлебывать прикажете? Просто не дети ей достались, а безжалостные роботы какие–то…
К концу второй недели Ася не выдержала и Жанночке позвонила сама – спросила робко, собираться ли ей с ними на дачу в выходные, на что Жанночка ответила равнодушно, что Левушкиных планов она не знает, а когда узнает, то Асе непременно позвонит. Но так и не позвонила. И на дачу с собой не позвала. И проснулась Ася в субботу с ужасным настроением и сплошной головной болью. Пришла в ванную растрепанная и заспанная – под глазами круги, лицо серое, взгляд загнанный, как у той лошади, которую за эту загнанность пристреливают… А умывшись и выйдя на кухню, увидела вдруг, какое кругом царит запустение: и окно давно не мыто, и плита, хоть и чистая относительно, а свежестью не блестит, и посуда будто пленкой неприятной покрылась – чашку в руки взять противно. Совсем она дом забросила. Непорядок. Пора рукава закатывать и за дело браться. И вообще, говорят, что домашняя уборка – лучшее средство от тоски да переживаний всяческих. А генеральная уборка, выходит, и вообще в этом случае панацея? Что ж, попробуем…
Она наскоро позавтракала и переоделась в старенький Светкин спортивный костюмчик, состоящий из тугой маечки и смешных высоких шортиков, а потом еще и нахихикалась вволю перед зеркалом, разглядывая себя со всех сторон и потешаясь над собственным девчачьим легкомысленным видом. И взялась с воодушевлением за уборку. Вообще, Ася свой дом всегда любила. Любила, чтоб кругом было чисто, светло и уютно. Не обязательно, чтоб богато да роскошно, а именно - чтоб уютно. И чтоб глаз на чистоте отдыхал. А в чистоте этой главное – окна. Потому что дневной свет, струящийся в комнату сквозь чистое, до блеска отмытое окно и только что выстиранное его ажурно–тюлевое украшение кажется другим совсем, будто через чистоту эту преломленным и для жизни домашней более приспособленным. А если еще в переливах этого света и пыль столбом не стоит, так и вообще красота…
С уборкой Ася провозилась до самого вечера - осталось только в Пашкиной комнате порядок навести. Устало опустившись на крутящийся стул перед письменным Пашкиным столом, она глянула на царящий на нем творческий беспорядок, задумалась. Ох, как руки чешутся на Пашкином столе прибрать, да нельзя! Нельзя, не ее территория. Права на вторжение не имеет. Мама в свое время раз и навсегда отучила ее от этой пагубной привычки. На своем родительском примере, так сказать. Но с другой стороны – она же пагубно любопытствовать не собирается, она только этот беспорядок от пыли избавить хочет… Подумав, Ася таки решилась на столе у Пашки немного убрать – потом прощения попросит, если что. И начала раскладывать лежащие ворохом бумажки по странному, невесть откуда взявшемуся вдруг принципу: тетрадки – в одну стопочку, исписанные торопливой Пашкиной рукой листочки — в другую, четкие принтерские распечатки – в третью. В нутро бумажек она совершенно честно старалась не заглядывать, просто раскладывала и раскладывала их по стопочкам автоматически, пока очередная бумажка подозрительно не задержалась у нее в руке и не привлекла внимание особой какой–то странностью. Что–то не так было в этой бумажке. Как будто лишнее что. А вглядевшись, Ася вдруг поняла — печать! Печать на бумажке была! Синий чернильный кружочек печати, какой обычно шлепают на подпись руководителя в официальных бумагах. У нее даже пальцы, держащие этот листочек, похолодели вмиг. А когда она прочитала ужасный текст этого листочка, похолодело все и внутри и оборвалось больно и томительно. И взгляд будто застрял, запутался в буквах противной и страшной, как высунутое жало змеи строке: «…студента третьего курса Макарова Павла Павловича…отчислить…основание – собственное желание…»
Ужас сковал всю ее разом. Оторвав таки взгляд от проклятой строчки, она отбросила листочек быстрым и торопливо–брезгливым жестом, будто и в самом деле держала в руках змею. И сразу руки схватило ледяной дрожью, и голова поплыла паникой, и даже дыхание перехватило, будто невидимый кто сзади накинул на шею шелковую удавку. Соскочив со стула, лязгнувшего недовольно всеми крутящимися приспособлениями, Ася тихо выплыла из Пашкиной комнаты, села в гостиной на диван, держа спину пряменько, как школьница, уставилась невидящим взглядом в чисто отмытое, без единой пылинки комнатное пространство. А в голове в это время билась и билась, как птица, и никак не могла найти себе нужного направления панически–болезненная мысль – надо срочно что–то сделать. Немедленно. Сейчас. Срочно надо срываться и бежать, бежать куда–то и действовать, и нельзя вот так сидеть, надо быстро, катастрофически быстро что–то делать, что–то предпринимать… Только — что? Звонить Левушке? Звонить в деканат? Или что–то еще? Позвонить Павлику? Ну да, конечно же, Павлику…
Соскочив упругой пружиной с дивана, Ася бросилась в свою комнату и, схватив с тумбочки мобильник и не попадая трясущимися пальцами в нужные кнопки, отыскала в памяти Пашкин номер.
— Да, мам, говори быстрее, что у тебя! Батарея сейчас сядет! – услышала Ася звонкий и веселый Пашкин голос. И снова горло перехватило от этой его веселости и слов даже нужных сразу не нашлось – ничего себе, весело ему… Да еще и раздражающим фоном послышались в трубке и другие такие же звонкие смеющиеся голоса, и музыка какая–то вдалеке послышалась…
— Паша, я видела приказ об отчислении тебя из института! По собственному желанию! Что это, Паша? Объясни мне, пожалуйста!
Ася и сама не узнала своего голоса. Он был противным и яростно–скрипучим, и одновременно равнодушным будто - звучал, как деревянная колотушка : бух–бух, бух–бух, бух–бух…Или это сердце у нее так бухало, не поймешь…
— Ну что ж, и хорошо, что видела… — тяжело выдохнул в трубку Пашка. – Потом поговорим, мам. Дома сядем спокойно, и я все, все тебе объясню…
— Нет, сейчас! — вдруг визгливо прокричала в трубку Ася и заплакала сразу. - Сейчас, Паша, сейчас! Немедленно, ты слышишь, немедленно давай домой! Иначе я умру, умру…
— Ой, мам, успокойся, ради бога! Ну не надо, а? Ну, прошу тебя…
— Паша, домой! Приезжай прямо сейчас домой! Ты понял? Домой! – талдычила однообразно и истерически сквозь слезы Ася. — Я тебя жду прямо сейчас дома! Давай домой, Паша!
— Хорошо, мам. Я приеду сейчас. Только не плачь так, прошу тебя…
Отбросив в сторону телефон, она начала ходить маетно от стены к стене по гостиной, заложив ставшие холодными и мокрыми ладони под мышки и бормоча себе под нос что–то вроде «так–так– так», и «надо успокоиться», и «надо что–то делать». Потом снова искала глазами телефон, подходила к нему, брала в руки и долго, сосредоточено его разглядывала, морща лоб, потом снова бросала и снова отчаянно ходила по комнате, пока в дверях не зашуршал, быстро проворачиваясь, Пашкин ключ.
— Паша! Пашенька! Ну как же так? Что это? Как это? Я ничего, абсолютно ничего не понимаю… — бросилась Ася в прихожую и со страдальческим ожиданием уставилась на сына, медленно и будто обреченно стягивающего с себя куртку. – Может, это ошибка какая, Паш? Там приказ…
— Нет, мам, не ошибка. Я сам так решил. Не буду я там учиться.
— Да почему, почему?
— Потому что я никогда не буду заниматься ни финансовым правом, ни банковским делом, ни фондовым рынком. Не мое это все. Противно, понимаешь? Ну, пожалей ты меня, мам! Между прочим, у меня от троекратно произнесенного словосочетания «фьючерсная сделка» вообще понос начинается…
— Замолчи! Замолчи немедленно! Я даже слышать сейчас не хочу твоих шуток! Да как ты посмел вообще… Дядя Лева за тебя заплатил, а ты… Да у тебя же диплом практически в кармане был! Нет–нет, и не думай даже! Сейчас мы ему позвоним, и он сходит в деканат, и все уладит… Хотя… Ну господи, как, как я теперь буду его об этом просить? Ты же совершенно по–свински даже на день рождения к Жанночке не пошел…
— Не надо никуда звонить, мам. Успокойся, прошу тебя. Смотри, тебя трясет всю! Давай решим так: я сам знаю, что делаю…
— Ты? Делаешь? А что, что ты такое делаешь, скажи? Как ты жить собираешься без образования? Да ты завтра же в армию загремишь, господи! Ты этого хочешь?
— Нет, не хочу. Но если надо будет, и загремлю. Не я первый, не я последний. Раньше уйду, раньше приду.
— Господи, да что же это такое! – горестно всплеснула руками Ася. – Ты будто и не слышишь меня совсем… Отец бы с ума сошел от горя, наверное…
— Нет, мам. Вот он бы меня как раз понял. Помнишь, как он повторял всегда, что не в страхе перед судьбой надо жить, а в дружбе? То есть делать в жизни то, что тебе судьбой в дар дано?
