прелюбодеянии… Ну как он мог на все это смотреть, скажите? Не мог, конечно. Утром как–то пришел на работу и прижал соперника к стене. И выяснил у него, что Аллу он тоже любит. Только его, Димыча, боится – начальник все–таки. Ох, уж и хотелось ему тогда прибить этого сопляка! Аж скулы сводило. А только нельзя было. Не виноват он ни в чем. Вместо этого проговорил сквозь зубы:
— А раз любишь – тогда женись, сволочь! Чтоб все честь по чести! Чтоб баба моя у тебя в любовницах не ходила! А обидишь – башку снесу. Она ведь старше тебя годами, потому ее обидеть легко…
Вечером пришел со службы домой – жены уж и след простыл. Он потом, конечно, в гости к ним ходил. По Витьке сильно скучал. Да и по Алле… Себя ломал, а ходил. Она такая счастливая всегда его встречала – и помолодела, и похорошела… У него первое время все переворачивалось внутри от обиды! А потом ничего, притерпелся. А когда эта маленькая да зареванная насквозь женщина к нему в кабинет ворвалась после Катькиного звонка, у него вдруг щелкнуло что внутри, будто голос какой проговорил насмешливо – все, мол, Димыч, пришел конец твоим мужицким страданиям…
— Хм… Странно… А может, она бы и не ушла от тебя никогда? Зачем ты сам инициативу–то проявил? - осторожно–кокетливо спросила Ася, выслушав его то ли грустную, то ли веселую историю до конца. – Да и вообще… Знаешь, говорят, нельзя силой в судьбу человеческую вмешиваться. Ни в чью. Нельзя ею манипулировать. А может, она бы все по–другому решила? Может, стала бы со своим чувством бороться? А ты взял и сам за нее решил…
— Можно, Ася. Иногда можно. И не манипуляции это, как ты говоришь. Манипуляции – это когда ради собственной развлекухи с чужой судьбой в футбол играют, а мне, как сама понимаешь, и не до игрищ было… Не собирался я манипулировать, я честно ей помочь хотел из этой ситуации выпутаться. Сама бы она никогда не решилась…
— Ну, а вот как с детьми, например? Получается, что мы им тоже не ради своей развлекухи судьбу определяем? Я же в отношении сына никаких таких игрищ тоже не хотела. Я ж хотела, чтоб он серьезным делом занимался, а не пустяками всякими. А он взял и из дому ушел! Сам! Теперь только и остается, что всякими путями новости про него разузнавать…
Ася, как ни старалась, все никак не могла переварить свалившиеся на нее так неожиданно эти самые новости. Надо же – Пашка со своими песенками уже в Москве… Что ж это получается? Вот тебе, мать, и стишата с музычкой? Получи? Опять чужой человек эти новости ей сообщает, и опять она к ним готова? Сидит, вопросы дурацкие задает… Хотя какой же этот человек чужой? Он и не чужой теперь вовсе…
— Господи, как же так получилось–то, Димыч? Ничего я про своего сына не знаю, выходит. Какая ж я после этого мать, а? Да никакая…
— Ну–ну, чего это ты… Не торопись голову пеплом посыпать. Это ты всегда успеешь сделать. Да и вообще… Раз такой у тебя парень талантливый, значит, и твоя заслуга в этом есть! И то, что он решил уйти в самостоятельную жизнь - тоже тебе, между прочим, плюс! И в своем нормальном материнстве не сомневайся! И знаешь, почему? Потому что по–настоящему никчемная мать никогда и в чем не усомнится…
— Нет, Димыч, ты просто не знаешь всего. Наверное, я и есть та самая никчемная…
— Ладно, не увлекайся самокритикой. Чего уж теперь – сын–то вырос! Ты только верь в него изо всей силы, и все. Гордись и верь. Верь и гордись. А остальное за вас жизнь сама сделает. А лучше всего знаешь что сделай?
— Что? – подняла на него грустные глаза Ася
— Нового роди!
— Как это?
— Что, рассказать? Тебе как рассказать? В общем или со всеми деталями?
— Да ну тебя! – махнула на Димыча рукой Ася и расхохоталась вдруг весело, и покраснела, и схватилась рукой за щеки. – Я с тобой серьезно разговариваю, а ты…
— Так и я серьезно! Так что не маши на меня рукой, а задумайся. Может, и я в этом вопросе на что сгожусь? А что? Я мужик надежный и не вредный. И не обижу никогда. А разлюбишь - тоже не обижусь, пойму…
— Ага? Выходит, я уже тебя как бы и полюбила?
— Ну да. У меня, знаешь, на это дело нюх особенный. Я сразу увидел, что тебя торкнуло - как только ты уселась на стул передо мной тогда, в кабинете моем, помнишь? Ты, может, и не увидела, а я увидел. Нет, не так. Не увидел – почувствовал… Только ты не говори ничего сейчас про мою излишнюю самоуверенность, ладно?
— Да я и не говорю… И на самом деле торкнуло. И что сразу – тоже правда… И что?
— А то! Я кто, по–твоему? Я ж мужик! Мое мужицкое начало моментально и среагировало на эту твою искорку, и вот она тебе – моя любовь! Готовенькая уже, ешь ее с хлебом и с маслом! А теперь смотрю – мне и вдвойне повезло! Ты, оказывается, еще и еду вкусную готовить умеешь! Так что не зря я полгода честно отстрадал без женского внимания. Тебя, видно, дожидался. Знаешь, как говорят? Что не твое – отдай, а твое к тебе само придет. Вот ты и пришла – прямо ко мне в кабинет.
— Это как понимать все, Дим? Ты мне предложение делаешь, что ли?
— Ага, делаю. Только сразу предупреждаю – за ментом быть замужем трудно. Меня же дома все время не будет. Так что придется тебе сидеть и ждать меня долгими вечерами…
— …С радостью… — тихо улыбнувшись, проговорила она, словно продолжила его фразу.
— Что? Что ты сказала?
— А так мой муж погибший говорил, когда в командировки уезжал. Жди, говорил, меня, Ася, с радостью. Ну, я и ждала. Так что я умею…
Димыч откинулся на спинку стула и молча стал смотреть ей в глаза. Долго смотрел. Именно так смотрел, как она недавно совсем мечтала. Как будто кроме нее, Аси, никого больше в мире и не было. И комнаты этой не было. И мира этого не было…
Они и не услышали, как в дверях тихо провернулся ключ, как в комнату так же тихо вошла Светка. И очнулись от ее удивленного и настороженного голоска:
— Здравствуйте…
Света испуганно переводила взгляд с матери на незнакомого мужчину в голубой милицейской рубашке с погонами, потом приложила руку к груди и на выдохе, едва слышно, спросила:
— Мам, с Пашкой что?
— Да все в порядке с твоим братцем, не волнуйся! – упредив Асин ответ, махнул в Светину сторону рукой Димыч. – Лучше давай знакомиться, красавица!
— Меня Светой зовут… — все еще продолжала удивленно таращиться на него Света. – А вы…
— А меня Дмитрием. Можно Димой. Можно Митей. Да как хочешь зови – я не обижусь.
— Простите, а вы кто?
— Я? Я матери твоей жених. Пришел вот просить ее руки, а тебя, понимаешь ли, носит где–то!
— Вы? Жених? Вы же милиционер…
— А что, милиционер не может быть женихом, что ли? Еще как может! Ну что, согласна мать за меня отдавать, или тебя уговаривать надо?
— Да я не знаю… — улыбнулась Света и растерянно посмотрела на улыбающуюся Асю. – Если вы меня не разыгрываете…
— Ага. Сейчас все бросим и будем тебя разыгрывать!
— А вы ее что, любите?
— Люблю, конечно! Чего бы я, без любви–то…
— И что, и прямо свадьба будет?
— Ну, насчет свадьбы я сомневаюсь, конечно, а вот братца или сестренку мы тебе родим обязательно.
— Димыч! Ну что ты ее пугаешь? Прекрати! – рассмеялась, не сдержавшись, Ася. И, обратившись к Светке, произнесла весело: — Не слушай его, дочь! Он болтун, как оказалось, еще тот…
— А про что не слушать? Про свадьбу или про братиков–сестричек?
— Да я и сама не знаю…
