Вера Александровна Колочкова
Дважды дрянь
Дина
– Какой подарок хочешь на день рождения? Ты мне сама скажи, а то притащу какую-нибудь бесполезную ерундовину. Чего бы тебе хотелось?
– Да не знаю я! – выдохнула в трубку Дина и закатила глаза к потолку, изобразив недовольство подругой. Все-таки хорошая штука – телефон. Можно говорить, позволив лицу изображать недовольство, а то даже и гримасу раздражения отпустить, если уж совсем приспичит. Там, на другом конце провода, лица все равно не видно. А голос… Голос у нее по природе такой! Да, грубоватый немножко, что ж с того… Майка знает, какой у нее бывает голос. Привыкла уже. И не обижается. Как и положено подруге…
Вот интересно – как получилось, что до сих пор они остаются для всех подругами? А самое забавное, что для самих себя ими числятся? Вроде как ни Майке, ни ей эта дружба особого удовольствия не доставляет… Или это женский душевный мазохизм такой? Для нее, для Дины, уж точно мазохизм – порочная забава, яркий стервозный мазок в тоскливых буднях, чтоб совсем от скуки не сдохнуть. Но Майке, самой Майке-то это зачем?
– А может, вместе по магазинам прогуляемся, а, Дин? Сама и выберешь чего-нибудь…
– Не знаю. Посмотрим. Да и вообще – до дня рождения еще далеко…
– Ну, ты пока подумай, чего бы тебе хотелось, ладно?
– Подумаю, подумаю… – недовольно буркнула в трубку Дина. – Все, пока. У меня на кухне картошка горит. До связи…
Брякнув трубку на старый, давно отслуживший свой век аппарат, она тут же спохватилась, снова ее сняла и положила обратно совсем другим жестом – нежным и будто извиняющимся. Потому что плоское и хрупкое средство связи, неотвратимо состарившееся, могло разобидеться и замолчать навеки. И без того оно с трудом переносило на своем хрупком пластмассовом тельце оскорбительную синюю перевязочку, грубо именуемую изолентой. Могло запросто взять и закапризничать, уйти в глухую молчанку. Пятнадцать лет назад крутым еще было, последним, можно сказать, писком телефонной моды, а теперь чего – теперь капризно умирает, знать не желая, что у хозяев новый телефонный аппарат в списке ближайших новообретений пока не числится…
Да уж, пятнадцать лет назад все в этом доме на порядочном счету числилось. Очень уютный был дом – однокомнатное гнездышко для молодоженов. И стенка вам тут итальянская, и ковер на полу иранский, и сантехника финская, и люстра супер-пупер с висюльками… О-го-го как тут было! Это потом время пошло- поехало, как включенная на быструю перемотку кассета, и жестоко переварило в себе прежние представления о квартирном уюте-благополучии и выплюнуло весь этот шик на помойку, заменив его нахлынувшей поначалу волной одинаковых евроремонтов, а потом уже и другими всякими модернами да стилями. Как теперь за этими стилями угнаться? Никак не угнаться. Хотя если бы папа свое хлебное чиновничье место не потерял… Если бы она замуж так по-дурацки не выскочила…
Будь оно проклято, это сослагательное наклонение! Если бы да кабы! Чего теперь назад оборачиваться? Все равно ничего изменить нельзя. Вот он, твой дом. Вот он, твой быт. Хрупкий аппарат «Панасоник» с синей ленточкой да протертый иранский ковер под ногами. А на кухне – старый холодильник. А в холодильнике – убитые коровьи косточки под названием «суповой набор» вместо хорошего куска говядины. И сыр плавленый. И колбаса с белковым наполнителем самого что ни на есть дешевого сорта… Да еще эта Майка пристала – чего подарить, чего подарить! Ничего ей не надо дарить! Ни один подарок эту жизнь принципиально уже не изменит, даже самый дорогой-изысканный…
Из кухни и в самом деле потянуло горелым. А может, ей просто показалось. Может, до такой степени дух жарящейся на дешевом масле картошки осточертел, что горелым кажется. Бедняцкий деликатес – жареная картошка. И вид у Дины в большом зеркале в прихожей тоже бедняцкий. Не в смысле одежды, а в смысле рыхлого тела, закормленного сытной углеводистой едой. Потому что у богатых теток таких противных брюшек не бывает. У них, у богатых, даже после пятой беременности во всех местах подтянуто. А она как родила год назад второго ребенка, так и живет с этим пузом, нагло выпирающим из любой более или менее модной одежки. Можно было, конечно, Ксеньку и не рожать, себя поберечь… Но опять же вопрос – для кого себя беречь-то? Для Димки, что ли? Нет уж, обойдется! Пусть теперь кормит все семейство как хочет…
А картошка действительно чуть пригорела. Не получилось из нее на сей раз деликатеса фри. Попортили всю жареную красивость черные обуглившиеся вкрапления. Придется зеленью маскировать, придавать товарно-съедобный вид… Уж в чем в чем, а в «придании вида» она за эти годы ой как насобачилась. Только и делала, что «вид придавала», все бедность да убогость старалась хоть чем-то прикрыть. То занавески модные оборчато-рыхлые на окна повесит, то картинки на стены приткнет, то столешницу потертую в клеенку укатает… Хотя чем ее, если честно, прикроешь, эту бедность? Вон она, изо всех углов лезет! Плита допотопная, холодильник старый, пол выложен зеленой-белой плиточкой… Ни у кого уже такой плиточки на кухне нет! А этот гарнитур кухонный! Мечта хозяек времен развитого социализма! Четыре навесных белых шкафа, два стола да узкий пенал, притулившийся сбоку. Еще и громоздкая кофеварка стоит, красуется памятником. Чего она тут стоит вообще? Можно подумать, у них в доме хороший кофе водится… Надо вообще ее с глаз долой убрать, чтоб не раздражала…
Господи, как же папа тогда, пятнадцать лет назад, собой гордился, что такую жизнь красивую дочери обустроил! Ему по тем временам это раз плюнуть было – и квартиру сделать, и всю эту красоту по блату, то есть по старым и очень приемлемым ценам добыть… Кто ж знал тогда, что слово «блат» доживает последние свои денечки, что исчезнет вскорости из лексикона как понятие, что все это можно будет пойти и купить спокойно, были бы деньги… Не знал папа, не прочувствовал нужного момента. Другие прочувствовали, а он – нет. Вот и остался за бортом благополучия. Живут сейчас с мамой на жалкую муниципальную пенсию. Хорошо, хоть дачу построить успел. А то бы и без картошки сидели…
Да, тогда все красиво было, конечно. Свадьба, кольца, машина, ключи от квартиры на голубой тарелочке. А главное – Димка рядом.
Жених. Красавец. Правда, мама сразу против Димки настроена была, говорила – с мужицкой красотой далеко не уедешь. Одни, мол, от этой красоты неприятности семейные случаются. И себя в пример приводила – уж она-то вроде сумела разобраться по молодости, за кого следует замуж выходить… Но разве до маминых настроений ей тогда было? Она ж победительницей себя чувствовала, держала Димкину руку, как дурная бегунья спринтерша финишную ленточку. Радовалась, что Майку на повороте обошла. Вот же дура была, блин… Нашла с кем соревноваться – с Майкой Дубровкиной! Чего там с ней соревноваться-то? Замухрышка дылдообразная…
Майка любила Димку чуть ли не с первого класса. Если действительно дети в таком возрасте любить умеют, то да, Майка точно любила. Замирала, млела, чуть в обморок не падала. Ее даже и в классе не дразнили – все попривыкли как-то к этому обстоятельству, что Майка Дубровкина любит Димку Ненашева. И Димка тоже привык. Позволял себя любить, как барин какой. И домашние задания аккуратно списывал, и контрольные ей подсовывал, и школьные завтраки съедал… А к восьмому классу вроде как и задружил даже с Майкой. Вроде как все по плану. Если любит – так отчего же нет?
Этой дружбы Дина стерпеть уже не смогла. Она должна была, обязана была обойти Майку на повороте! Еще чего не хватало – чтоб эта замухрышка себе такого парня оторвала. Ну да, Майка и тогда уже ей подругой была. Это конечно. Ну и что? Да на нем, на здоровом соперничестве, между прочим, вся женская дружба и держится! Все, все соперничают! Сами себе сказки про душевное взаимопонимание рассказывают, а в подоплеке – одно только соперничество. Просто никто в этом никогда не признается. Даже самому себе. Смелости не хватает. Хотя чего тут особенного – жизнь есть жизнь… Вот и у них с Майкой такая жизнь была: снаружи дружба нежная, а внутри – одно сплошное соперничество.
Хотя, если честно, соперничать с Майкой немного стыдно было. Слишком уж в разных они весовых категориях числились. Вернее, в социальных. Она, Дина, единственная дочка обеспеченных родителей, дом – полная чаша, ни в чем отказа нет, и Майка – старшая дочь в многодетной семье. С пятнадцати лет безотцовщина. Отец в аварии на заводе погиб. Мать, чтобы прокормить всю ораву, ломалась на трех работах, и Майка вечно за нее ходила полы мыть куда-то… Скрывала, правда. И от Димки скрывала, и от нее тоже. Вроде как пожалеть ее надо было по-человечески, а вот поди ж ты – не было у нее к Майке никакой жалости! На оборот! Чем Майке хуже жилось, тем больше хотелось ей продемонстрировать,
