Поставив посуду в раковину, она быстро вернулась в Витину комнату и, напрягаясь из последних сил, перетащила неподвижное тело Антонины Александровны на кровать, заботливо прикрыла старым байковым одеялом.
— Ксюш, а в церковь в это воскресенье меня свозишь? – тихо спросил Витя извиняющимся голосом. – Леха вроде тихий пока ходит, и меня с коляской вниз спустит…
— Ой, Вить, а ведь не могу я в воскресенье! – спохватилась Ксюша. — Мама велела нам с Олькой в гости приходить, с ее мужем знакомиться. И даже время назначила! А с ней спорить – сам знаешь, как… Давай в следующее воскресенье, ладно? Или хочешь, я кого–нибудь из девчонок Фархутдиновых попрошу? Хотя они ж не пойдут – они в мечеть ходят… А Васильевна старенькая уже, ей тебя не довезти…
— Да ничего страшного, Ксюш! – успокоил ее Витя. — В следующее, так в следующее! Чего ты огорчаешься так? Не волнуйся! Иди лучше спать ложись, устала, наверное! Вон под глазами синяки какие, будто били тебя. В библиотеку завтра заскочишь? Надо книги поменять, я тут список тебе составил…
— Обязательно заскочу, Вить! Давай свой список и книги тоже, — обрадовалась Ксюша возможности хоть чем–то помочь соседу. — Надо у порога положить, а то выбегу утром и забуду, как в прошлый раз…
Ксюша сложила в большой пакет книги, пристроила туда же тетрадный листочек с Витиными безобразными каракулями, виновато обернулась от двери.
— Пока…
— Пока, Ксюш! И спать ложись пораньше! И не переживай, прошу тебя! — бодро откликнулся Витя.
— Олька, давай договоримся с тобой – обойдемся без ярких эмоциональных выражений и жвачки, ладно? Потерпишь пару часиков? – увещевала Ксюша дочь, идя с ней в воскресенье по незнакомой улице и вглядываясь в номера домов. – Вот, смотри, это сорок второй номер, а нам нужен сорок пятый…Значит, надо переходить на нечетную сторону…
И тут же — то ли провалилась в пропасть, то ли взлетела в небо – она и сама бы не смогла опять определить своего состояния: прямо на нее шла красота неописуемая в короткой норковой шубке цвета темного ореха, в длинных замшевых сапожках со стразами на тоненьких ножках – цок–цок по асфальту… И опять то же наваждение – боже, это ж я иду…Она сильно встряхнула головой, чтоб отогнать от себя этот нечаянный обморок, и даже ругнула себя тихонько: заигралась уже, матушка…
— Мам, ты чего? Встала, как вкопанная… Вон переход, пошли давай! – вернула ее в реальность нетерпеливая Олька.
— Да–да, идем быстрее, опаздываем…
Дверь им открыла мать — раскрасневшаяся, улыбающаяся, в кокетливом голубом халатике с оборочками. В уютной прихожей расплывался накатывающий из кухни плотными густыми волнами умопомрачительный запах жарящейся с чесноком курицы, из комнаты громко доносился взвинченный до предела голос футбольного комментатора.
— Раздевайтесь и проходите, Иван Ильич как раз свой футбол по телевизору досматривает… — подтолкнула она их, враз оробевших, к большим красивым дверям с цветными стеклышками. – Идите, знакомьтесь, он сам мне велел вас пригласить!
Олька первой нерешительно потянула за круглую медную ручку, приоткрыла дверь и, просунув в образовавшуюся щель голову, скромно произнесла:
— Здрассти…
— О–о–о, вы уже здесь, красавицы! А я ни слышу ничего! – поднялся из красивого полосатого кресла навстречу им плотный лысый мужчина в спортивном костюме. – Давайте знакомиться! Меня Иваном Ильичом зовут… А ты, наверное, Ксюша? – обратился он к вконец смутившейся под взглядом его неожиданно ярких синих глаз Ксюше.
— Да… А это дочка моя – Оля… — тихо проговорила она, слегка поведя в Олькину сторону головой и одергивая непривычно короткую кофточку, которую Олька чуть не силой утром натянула на нее и в которой сама, будучи намного выше матери ростом, ходила «голопупой», строго следуя веяниям моды.
— Очень, очень приятно! – расплылся в улыбке Иван Ильич. – Зиночка! Какие у тебя хорошие девочки! – крикнул он в сторону кухни, подходя к дверям комнаты. – Прямо обе девочки — припевочки!
Он подошел совсем близко, ласково приобнял их за талию, и прижал на секунду к своему плотному телу. Заглянув сверху в Ксюшино лицо, обдал хитрющей и живой синевой смеющихся глаз. И ведь всего лишь чуть–чуть полежала эта большая теплая рука на худых ее ребрах, а она взяла и поплыла… Сроду с ней такого не случалось! Как будто прожгло теплом все ее внутренности, и тепло это засопротивлялось, не желая выходить обратно, – осталось там, внутри, щекоча и непонятно тревожа. Ей даже показалось, что на коже, под кофтой, обязательно должен остаться след от его ладони… «Господи, стыд–то какой!» — с ужасом подумала она, глупо улыбаясь и моргая растерянно глазами, — «Никогда со мной такого не бывало! Аж дыхание пресеклось и лицо покраснело, наверное…»
В комнату уже входила мать, неся на большом, небывалой красоты синем блюде огромную жареную курицу, обложенную со всех сторон дольками румяной запеченной картошки и свежей зеленью.
— Ого, какая курица большая! – повела носом вслед за блюдом Олька и громко проглотила слюну, осторожно–испуганно взглянув на мать, все утро читавшей ей лекции о правилах хорошего тона. – Мам, ты чего? Что это с тобой?
— А что? – испуганно спросила Ксюша, хватаясь за щеки.
— Ты красная вся такая…
— Да я стесняюсь просто! Сейчас пройдет…
— Это не курица, Оля, – с досадой произнесла мать, пристраивая блюдо в центре накрытого посреди комнаты большого стола. – Это индейка…
— Индейка?! – округлила глаза Олька. — Никогда в жизни не ела индейку! Вкусно, наверное…
— Девочки, за стол! За стол! – легонько подтолкнул их Иван Ильич. – Зиночка, а где вино?
— Да они у меня совсем не пьют, Ваня! Я их в строгости воспитываю! – поглаживая Ксюшино плечо и умильно улыбаясь, проговорила мать.
— Так и я ж им водки не предлагаю! А настоящего грузинского вина за знакомство просто грех не выпить! Неси бутылку, Зин!
— Вань, ну оно ж дорогое…
— Что значит, дорогое? Не дороже гостей! Ты чего? К тебе ж дети пришли…
Мать нехотя достала из красивого бара бутылку «Киндзмараули», поставила на стол. Сняв фартук, села рядом с Иваном Ильичом, продолжая растягивать губы в приличествующей случаю улыбке. Ксюша вдруг остро, всей кожей почувствовала ее раздражение, сидела, опустив плечи и с силой прижимая локти к бокам. Она всегда очень болезненно ощущала ее раздражение, оно выбивало своей плотной волной все мысли из головы, заставляло струной натягиваться мышцы, и в глотке сам собой появлялся твердый слезный столбик – ни подышать, ни поплакать…
— Ну что ж, за знакомство! – наливая в Ксюшин фужер вино, предложил Иван Ильич.
— Спасибо, мне не надо… — коротко взглянув на мать, пролепетала Ксюша.
— Что значит – не надо? — нарочито–громко произнес Иван Ильич. – А я говорю — надо! Ты знаешь, кто я такой? Я бывший генерал! И потому уж извини — привык командовать!
— Генерал?! – снова округлила глаза Олька, протягивая ему и свой фужер, — вот это да…
— Бывший, Оленька, бывший… Теперь вот одомашнился – хозяйку себе завел…
— А раньше что, не было хозяйки?
— Оля! – укоризненно дернула ее за рукав Ксюша. – Что ты говоришь…
— Жена моя умерла пять лет назад… Царствие ей небесное – святая была женщина! — помолчав, вдруг совсем грустно заговорил Иван Ильич. — Мы с дочкой вдвоем остались. А недавно она замуж выскочила – да не куда–нибудь, а в Бельгию! Представляете? Вот и жил я совсем один. Что ж делать… А теперь будем с вашей мамой вместе век доживать! Два одиночества — это уже веселее, чем одно, правда? Так за знакомство, девочки? Надеюсь, вы у нас теперь частыми гостями будете!
— Ага! – радостно закивала головой Олька. – У вас здесь так классно! Квартира – блеск! А машина тоже есть?
