прикрыла глаза устало, словно уговаривая себя перетерпеть свой праведный гнев и не волноваться. Потом и впрямь заговорила более спокойно, ласково даже. Однако явно проскакивали за этой ласковостью нотки едва сдерживаемого раздражения, будто говорила она сейчас не с невесткой, а с чужим дефективным ребенком, которому надо долго и терпеливо втолковывать очевидные, в общем, вещи: – Послушай меня внимательно, Марусечка, деточка… Ты не должна забывать ни на минуту, в какую семью ты попала! Ты попала в очень хорошую семью, Маруся. И тебе надо как-то начинать уже учиться правилам, установленным в этой семье. Здесь мать уважают, здесь с матерью считаются…
– … И во всем ее слушаются, и ежеминутно докладывают ей о каждом своем шаге? – смело продолжила ее монолог Маруся.
Ксения Львовна удивленно распахнула на нее прикрытые веками глаза, помолчала немного, потом повела головой в сторону:
– Ну, знаешь ли… Я вовсе не претендую на ежеминутные, как ты изволила выразиться, доклады, но ты должна все-таки уяснить для себя некоторые элементарные вещи. Например, надо сообщать заранее о своих передвижениях. Это же так просто, это элементарно просто можно сделать…
– Я уяснила, Ксения Львовна, – снова перебила ее Маруся. – Все, что надо, я давно уже уяснила.
– … Да! Это элементарно просто, повторяю еще раз! – снова громко заговорила свекровь, будто ее не слыша. – Ты попала в хорошую, вполне благополучную семью! И должна это ценить, в конце концов. Научись правильно оценивать мое отношение к тебе… И быть благодарной по меньшей мере. Благодарной, понимаешь?
– За что, Ксения Львовна? – чуть дрогнув лицом, тихо перебила ее Маруся. – За что я должна быть вам благодарной?
– Как это – за что? За любовь, моя милая! Где ты еще видела, чтоб свекровь к своей невестке так относилась? Да еще к такой невестке… Ты ведь у нас не дочь олигарха и не представительница дворянского рода, правда? Ты обыкновенная девочка-провинциалка, миленькая, простенькая, ничем особенным не выдающаяся… А я стараюсь любить тебя так же, как люблю своего сына, как любила своего мужа! Любовь, милая моя, нынче очень дорого ценится! Можно сказать, ей и цены-то настоящей нет. Так что благодарность – это вполне естественное в твоем случае чувство. Нет, я все понимаю конечно же… Я понимаю, что ты не получила должного воспитания в семье, бедная девочка, выросла в простоте, и чувство подлинной благодарности тебе, скорее всего, неведомо… Но все это не так страшно, все это можно исправить, если постараться…
– У меня была нормальная семья, Ксения Львовна! Вы слышите? Нормальная! – звонко и с обидой проговорила Маруся. – Хватит уже про мою семью… И вообще, можно я пойду? Не хочу я в таком тоне разговаривать!
– Не хами мне, Маруся. Не терплю хамства. Я же вовсе не хочу тебя обидеть. Хотя чего там говорить… И хамство твое – это тоже результат воспитания в неполной семье! У тебя ведь отца никогда не было, да? Правильно я поняла?
– При чем тут мой отец? – привычно-пугливо дернулась от ее слов Маруся, но в ту же секунду и собралась, готовясь к защите. Потому что не надо, не надо было свекрови поминать про отца! Оно понятно, конечно, что Ксения Львовна очень уж старалась поставить ее на место, то есть сбить с толку так же, как вчера у нее получилось, но вот про отца – это уж точно не надо было. Не предполагала Ксения Львовна, что тема эта для Маруси слишком уж болезненно-непредсказуемая. Иного человека долго можно стыдить, пугать, унижать – он все покорно терпит. И даже на то место встанет, которого так желает стыдящий, пугающий и унижающий. Но стоит задеть невзначай больную тему – все старания насмарку пойдут… – Не смейте никогда плохо отзываться о моих родителях, Ксения Львовна! – тихо, но очень твердо произнесла Маруся, выпрямляясь в кресле и гордо вскидывая голову. Мокрые желтые кудряшки взлетели над ее лбом, и глаза сверкнули маленькой парочкой голубых молний, полетевших прямиком в разбаловавшуюся своими властно-воспитательными экзерсисами свекровь. – Пусть я буду плохая и невоспитанная, а о родителях – не смейте! Понятно? Какие есть, такие и есть! И вообще, хватит меня допрашивать, поздно уже! В том смысле, что время позднее, я спать хочу…
Видно почуяв в ее голосе что-то для себя нехорошее, Ксения Львовна пожала плечами, усмехнулась опасливо, потом протянула настороженно, но уже довольно покладисто:
– Ну что ты, девочка… Да иди, иди, конечно… Кто ж тебя держит? Но рациональное зерно из нашего разговора, будь добра, извлеки – каждый должен дорожить своим местом. Тем более дорожить, если это место ему судьбой было вовсе не предназначено и никогда бы так благополучно не устроилось, если бы…
– Да ладно вам, Ксения Львовна. Хватит уже. Не надо повторяться, я вас прекрасно поняла. Вы хотите сказать, что это вы Никите меня в жены выбрали. Так ведь? И я теперь вам обязана. Нет, обязана – это не то слово… Я теперь ваша, полностью ваша, да? Вот она я, вся на тарелочке, со всеми потрохами? Ведь так? Куда пошла, с кем пошла, что говорила, что весь день делала, какие у меня мысли сейчас в голове… Господи, да зачем вам это все, Ксения Львовна?!
– А ты не пытайся юродствовать, Марусенька. Тебе это не идет, знаешь ли. Не твой стиль. А то, что я всегда и все должна знать о своих близких – это вполне нормально, ничего тут циничного нет. Я всегда, например, знала, как проходит каждая минута жизни моего мужа, и знаю, что сейчас делает мой сын… И даже какие мысли у него в голове бродят, тоже знаю. Что здесь такого? Это нормально, деточка… Кстати, почему ты на мои звонки не отвечала? Я тебе звонила на мобильный каждые пять минут…
– Извините, я не слышала… – пожала плечами Маруся. – Правда не слышала. Он в сумке был…
– Что значит – в сумке? Из-за тебя я провела жуткий вечер, Маруся! Ну как ты этого не поймешь, господи! Ты же… Ты же живешь рядом со мной, в моем доме… Ты же не чужая мне! Да я места себе не могла найти! Ты не понимаешь, как это жестоко – оставить человека без информации…
Она вдруг закрыла лицо руками и содрогнулась, будто прошел по ней сильный электрический разряд. Потом отняла руки и резко подалась корпусом к Марусе, пытаясь заглянуть ей в глаза.
– Никогда! Слышишь, никогда не поступай со мной подобным образом! – проговорила она дрожащим от напряжения голосом так, что Маруся поневоле шарахнулась от нее в сторону, прижав руки к груди, и пропищала первое, что пришло в голову:
– Ну что вы, Ксения Львовна… Успокойтесь… Чего уж вы так близко к сердцу…
– Обещай, что больше никогда так не сделаешь!
– Хорошо… Только вы успокойтесь, пожалуйста…
Казалось бы – что уж тут, в самом деле, пугаться-то? Ну, переволновалась свекровь по поводу ее долгого отсутствия… Однако за слезно-страстным волнением этим, Маруся чувствовала, стояло еще что-то, отчего мороз пробежал по коже и сдавило горло противным сухим спазмом. Да и не похоже было это «что- то» на обычное заботливое волнение. Тут и впрямь безоглядной алчностью пахло. Алчностью полного обладания близким человеком. Прав был Виктор Николаевич там, в больнице… Выходит, и она, Маруся, кусочка этой алчности тоже удостоилась…
Даже согревшись под одеялом, она долго не могла уснуть в эту ночь. Только под утро забылась коротким сном, в котором привиделась ей странная картина, похожая на давешнюю придуманную таблицу, в которой вместо цифр в клеточках – люди… Вот встали в одну строку, взявшись за руки, Наташа с Никитой, вот Анночка Васильевна косит сердитый взгляд на стоящую рядом с ней победно улыбающуюся Яну, а вот и ее, Марусино, местечко освободилось – рядом с мамой, с жалобно зовущими к себе Аксиньей и Дуняшкой… Надо только закрыть глаза, собраться с духом, разбежаться и прыгнуть в нужную клеточку. Разбежаться и впрыгнуть… И вся таблица выстроится так, как надо, и все сложится так, как надо, и вертикаль с горизонталью сойдется, потому что Ксения Львовна права: каждому свое место должно быть судьбой определено и предназначено, несмотря на всякие там чужеродные нервные страсти да прихоти, которые судьбы людские путают…
Утро свое Маруся проспала. Забыла с вечера будильник завести. Соскочила с кровати, заметалась по комнате, как заполошная курица, натягивая на себя одежду. Но голова, как ни странно, была ясной. Такой бывает по утрам голова у человека, который принял для себя наконец единственно важное и нужное ему решение. Простое и ясное, как белый день. Арифметически четкое. И экономически самое оптимальное. Хотя и трудное, конечно, что там говорить…
– Ты почему опаздываешь? – сердито подняла на нее голову, блеснув линзами очков, Анночка
