детства ненавидела это место с его весенними посадками, летней прополкой и осенним сбором жалкого урожая. Тем более что вышеперечисленные процедуры у мамы имели четкое определение: «Надо обязательно приучать детей к труду». На самом деле нисколько они с Милкой к подобному труду не приучились. Наоборот, возня с растениями, да еще и в страшно неудобной для нормального человека позе, не вызывала у них ничего, кроме стойкого отвращения.
– Да. На дачу. А что такое? – подняв бровь, глянула на Милку удивленно мама.
– Нет, ничего… хотя… Ой, а мне же завтра на примерку свадебного платья надо, мам! Портниха сказала – к двум часам надо подойти! Так что я рада бы с вами, но никак не могу!
– Да, действительно… – протянула мать, задумчиво покачав головой. – На примерку – это действительно надо…
– Ну вот! – с удовольствием согласилась Милка.
– А мы в таком случае вот что сделаем… На дачу поедут отец с Екатериной, а я с тобой на примерку схожу.
– Со мной? Зачем? Мам, неудобно же!
– Не спорь, Милочка. Должна же я посмотреть, что у нее там получается. А вдруг испортит? Ты невнимательная, ты не увидишь. Ничего страшного, вместе пойдем.
– Но мам…
– Не спорь! Я уже решила, – вяло отмахнулась она от дочери и, повернувшись к отцу, произнесла уже более озабоченно: – Там надо все огурцы с грядок собрать, Валентин. Те, которые на семена оставлены. И помидоры все снять. И пару вилков капусты захвати. И моркови с луком нарви побольше. Вечером приедете – мы с девочками заготовками займемся.
Катя, подняв глаза на Милку, едва сдержала улыбку – слишком уж отчаянно-вороватое смятение разлилось по ее лицу. А сама виновата – не надо было про платье врать. Наверняка ж на ходу отмазку придумала! Теперь пусть выкручивается как хочет. А она что – она поедет… Не все ли равно ей теперь. Пусть будут огурцы, капуста и морковка. И лук. И вечерние заготовки в придачу. Все равно…
– Пап, а сколько лет нашему жигуленку? – оторвалась она от созерцания пригородных домишек, быстро промелькнувших за окном машины. – Погоди, сейчас сама вспомню… Кажется, я в пятом классе училась, когда мы его купили? Это что получается… Уже десять лет, что ли?
– Да, дочка. Так, получается.
– Ничего себе рухлядь…
– Ну-ну, ты поосторожнее с оценками-то. Мой старичок еще о-го-го как может послужить. Видишь, едет и в ус не дует.
– Ага! Дребезжит, как несмазанная телега!
– Да где ты услышала дребезжание? По-моему, нормально бежит.
– Пап, мы хоть до дачи-то доедем? Толкать не придется?
– Доедем, дочка, доедем… Куда денемся.
Вздохнув, Катя нащупала под рукой рычажок, слегка приоткрыла окно, и утренний сырой воздух тут же ударил в лицо, принес с собой какофонию звуков и запахов – мокрого шоссе, придорожной полыни, показавшегося за поворотом недавно отстроенного свинокомплекса.
– Фу, вонь какая… – торопливо прокрутила она рычажок в обратную сторону, закрывая окно. – Это что, свинокомплекс уже запустили?
– Ага. Давно уже. Мама успела и там на проверке побывать.
– Ну, это понятно… Куда ж без нее… А мяса домой не принесла?
– Ты что, Кать! Когда это наша мама служебным положением пользовалась?
– Так уж и никогда! Правда, она натуральным продуктом не берет, все больше услугами… Где пугнет, где миром договорится…
– Не надо так про маму говорить, дочка. Она порядочный человек, это все знают. Поэтому и авторитет у нее в городе большой. И работник она честный.
– Конечно, честный. Легко всех запугать, а потом сидеть и изо всех сил пассионарным авторитетом гордиться.
Отец крякнул слегка, взглянул на нее коротко и настороженно, поправил на голове задрипанную черную бейсболку. Помолчав, спросил тихо:
– Я не понял… Это ты так ругаешься, что ли? Или, наоборот, хвалишь?
– Да ни то ни другое, пап. Скорее констатирую факт.
Она снова чуть приоткрыла окно, и на сей раз в машину явственно прорвались запахи жарящегося придорожного шашлыка – пряные, густые, аппетитные. Поведя носом и сглотнув слюну, она вдруг предложила:
– Пап! А давай на даче шашлык сами сделаем, а? Сейчас через Каменку будем проезжать, там в магазине свинины купим и сделаем!
– Шашлыки? На даче? – повернул он к ней удивленное лицо.
– А что? Все же так делают! Потому и ездят туда с удовольствием, а не для того только, чтобы в земле, как черви, возиться! Давай, а?
– Да ну… Баловство это все, дочка. Не выдумывай.
– Ой, ну почему баловство? Почему мы живем словно бурлаки лямку тянем? Никаких красок, все только черное и белое. Все по правилам, по заданной мамой программе.
– Ну, я не знаю, конечно, насчет программы… И вообще… Чем она плоха, программа-то? Все у нас как у людей. Живем и живем, вас вот вырастили, в люди вывели. Тебе образование дали, Милку замуж пристроим… Чем плохо? Обычная жизнь…
– Пап… А ты и правда так считаешь? Тебе самому… Тебе тоже такая жизнь нравится?
– Да какая – такая, Катюш? Чего это ты вдруг? Все еще сердишься, что мама тебя домой привезла, что ли? Так ведь она зря ничего не сделает… Значит, так надо было, дочка. Сама проштрафилась, а теперь сердишься.
– Да ни в чем я не проштрафилась, пап… Просто так получилось, все к одному…
– А что у тебя там получилось?
– Да так…
– Расскажи?
– Не… Неохота. Потом как-нибудь… Тем более ты мне ничего нового не скажешь…
Вяло махнув рукой, она чуть съехала со своего сиденья, откинула голову на подголовник кресла, прикрыла глаза. Чего она хочет от него, в самом деле? Чего можно хотеть от человека, который отпрашивается у жены, чтобы «тайно посетить любовницу»? Тоже нашли компромисс… Еще бы график составили да хранили его под подушкой. Кому он нужен, этот дурацкий компромисс во имя показной правильной жизни? Маме, понятно, нужен. А ему – зачем? Он же мужик все-таки! Если уж набрался смелости завести любовницу, так и будь смелым до конца! И не талдычь, как заведенный, одно и то же: так надо, дочка, маме виднее, дочка, мама знает, что делает…
– Пап… А ей сколько лет, этой твоей… любовнице?
Машина так лихо подпрыгнула на дорожном ухабе, что у нее от неожиданности клацнули зубы. Вильнув чуть влево, отец тихо чертыхнулся, торопливо выравнивая руль. Потом посмотрел на нее, полоснув тоскливой голубизной глаз, и не сказал ничего. Ехал молча, внимательно глядя на залитую недавно прошедшим дождем лесную дорогу. И она тоже молчала, смотрела на него из-под ресниц в ожидании.
– Кать, я не могу с тобой об этом говорить, сама ж понимаешь… – наконец выдавил он из себя едва слышно.
– Почему не можешь? Потому что это неприлично, да? Неправильно? Не вписывается в рамки обычной семейной жизни?
– Ну… В общем и целом так, да… – произнес он осторожно.
– Пап, а ты не бойся! Вот возьми – и не бойся! Скажи, ты ее любишь, да?
– Люблю… – произнес он тихо, с испуганной хрипотцой, но, тут же коротко прокашлявшись, повторил почти уже с вызовом: – Да, люблю! Очень люблю! И она меня любит! Но только все равно это ничего не меняет…
– Почему не меняет? Как раз это все-все меняет! Если любишь – уходи!
