– А она что?
– А она ему пообещала, что не уедет ни в какой институт, то бишь заочно будет учиться. Сейчас ить всяко учиться-то можно, если желание есть. У меня вот нету желания, так я и не таращилась ни с какой учебой. Меня ведь это… еще с пятого класса определили, что я к учебе неспособная. Комиссия из района приезжала, матери моей сказали, что вроде меня в спецшколу надо. Спасибо матери – не отдала, я до восьмого класса с Божьей помощью и дотянула. А то бы…
– И что, поженились они в конце концов, Анна и Виктор? – подтолкнула ее быстрым вопросом на правильный путь Катя.
– А… Ну да, поженились, конечно. Правда, я на их свадьбе не была. Меня мать санитаркой в военный госпиталь определила, а он в другом поселке, там тетка моя жила. Теперь тетка в Егорьевск перебралась, ну, и я с ней. Тетка меня сюда вот устроила. Денег тут, правда, меньше плотют…
– А потом?
– Что – потом? Как видишь, работаю вот, полы драю. А чего, раз образования нет? Не всем же при образовании быть, надо кому-то и полы драить. А я что, я не гордая. Я вон вчера…
– А как они потом жили, Анна и Виктор? – вкрадчиво перебила свою собеседницу Катя, и та, моргнув, уставилась на нее удивленно. Подумав секунду, вдруг осклабилась в улыбке:
– А, ну да, чего это я… Начала за здравие, кончила за упокой. Мы ж это, про Витьку с Анной… Как жили, говоришь? Да как все и жили, ничего себе. Витька из армии пришел, Анька свой заочный институт окончила. На бухгалтера выучилась. У нас в Ново-Матвееве механический завод есть, вот она там главным бухгалтером и работала. И как такую шалаву на большую должность взяли, непонятно? Еще и квартиру дали, хорошую, двухкомнатную. Не разглядели, что ль? Да по ней и не догадаешься, что она шалава. С виду такая вся приличная – фу-ты ну-ты. Одевается дорого, туфли на каблучищах, вся из себя модная-гордая. Даже с пузом когда ходила, и то от моды не отставала! И Алешку когда родила – тоже…
– Значит, хорошо они жили?
– Ну да, хорошо вроде… Анька по-прежнему все за Витькой убивалась, по пять раз на дню к нему в цех бегала. Он тоже на механическом работал, слесарем на сборке. Все вокруг над ней посмеивались – мужа, мол, сторожит. Да и Алешка-то получился у нее, как на грех, вылитый Витька! Один к одному – кудрявенький да голубоглазенький. Копия – Витька!
– А скажите, Наташа… Она его любила?
– Кого? Витьку-то? Так я ж и говорю…
– Нет. Я про Алешу…
– Дак любила, конечно. Как все матери. Все вроде путем было. Семья, дом, работа…Вроде жить да радоваться, правда? Да только как бы не так…
– А что потом случилось? Почему – как бы не так?
– Почему, почему… Не усторожила Анька Витьку-то. Увела его молодайка. Знаю я эту молодайку, Нинкой зовут, – она в инструменталке на заводе работала. Ох и отчаянная баба, я вам скажу! Не наша, не ново- матвеевская, пришлая какая-то. Никто и не знает, откуда она в поселке появилась. В общаге жила. Вот Витька и бросил все – жену с двухкомнатной квартирой, ребенка – и в общагу к ней подался. А Аньке сказал – вроде как любовь настоящую встретил. И что жить с ней больше не хочет, поскольку она насильно его на себе, дурака молодого, женила. Ну, тут и начало Аньку выкручивать… Нет, я понимаю, конечно, всякую бабу такое наизнанку выкрутит, но дитя-то тут при чем? Вот скажите мне, если вы такая грамотная: при чем тут родное дитя, а?
Двинувшись вперед всей своей мощью, Наташа возмущенно потрясла перед самым Катиным носом желтой резиновой рукой, требуя немедленного «грамотного» ответа на свой вопрос. Пожав плечами и чуть отстранившись, Катя помолчала немного, потом осторожно проговорила:
– Конечно, ни при чем. Я полностью разделяю ваше возмущение, Наташа. Вы успокойтесь, вы присядьте вот на стульчик…
– Да некогда мне с вами рассиживаться! Это ж вы тут сиднем сидите, а у меня еще дел по горло. Попробуйте-ка, помахайте шваброй с утра и до вечера! Так к концу смены уделываюсь – домой кое-как иду. А зарплату вам небось в два раза больше моего плотют. И за что, спрашивается? Эк бы мне вот так-то посидеть, ножка на ножку!
– Значит, Анна сильно переживала уход мужа, да? – поднялась со своего стула Катя, будто и впрямь устыдившись Наташиного упрека. Сложив руки калачиком под грудью, подошла к шкафу, оперлась об его угол плечом.
– Ой, да не то слово! Такое с ней сделалось нехорошее обстояние, как подменили бабу. Почернела, усохла, будто сглазил кто. А может, Нинка и сглазила… Ну, не сама, конечно, наверняка к знахарке сбегала. Есть там у нас одна такая – ведьма ведьмой, на привороты-отвороты мастерица. Может, знахарка чего в своих делах и напутала, кто знает? А только Анна и к мальчонке сразу будто переменилась – все это заметили. Бывало, не ведет его из садика, а будто мешок с картошкой за собой волочет. И при этом вперед себя так страшно смотрит, словно выискивает чего. Мальчонка словцо промямлит, а она на него как зыркнет! Будто огнем пыхнет. У нас все бабы жалели мальчонку-то, возмущались втихаря. А что с ней сделаешь, ничего и не сделаешь. Она ж ему родная мать. Это уж потом заведующая детским садиком тревогу забила, когда Алешка стал с синяками приходить. В роно позвонила, в опеку, опять же директору завода, где Анна работает. Директор, конечно, очень удивился, стал Аньку защищать – хороший, говорит, работник, ответственный.
– А в опеке что сказали?
– Так они тоже удивились. Аньку-то все в поселке знают, она ж вроде как при должности. Но домой к ней пришли, соседей поспрошали. А те говорят – да, мол, слышим, как мальчонка за стеной плачет. Оказывается, Анька закрывала его на выходные, а сама шастала где-то. Говорят, ее и выпимши видели. Шла по улице, качалась, бутылку в руках держала. Артиска хренова.
– Почему – артистка? Может, она и в самом деле… Может, от горя?
– Да ладно! Чего я, Аньку не знаю? Она сроду спиртного на дух не переносила! Артиска, она и есть артиска! – хлопнула мощной дланью по столешнице Наташа, вкладывая в урезанное словцо все свое негодующее презрение. – Она ить это нарочно придуривалась, чтобы ее в суде материнских прав лишили! Зараза бесчувственная! Да я б на месте судьи ее б самою в тюрьму засадила! А то что же получается? Если, допустим, баба по-всамделишному пьет да за дитем своим не смотрит, так ее и не содют, а вроде как за больную считают. А эта? Она ж и впрямь – артиска! Все разыграла, как по нотам!
– А Виктор? Он что, не захотел мальчика к себе взять?
– Так куда он его возьмет? У Нинки комнатка в общаге восьмиметровая, она и сама на сносях. Да и вообще… Какой с мужика спрос? Особливо с Витьки? Не, он не захотел, конечно… Да и закладывать стал порядочно, как от Аньки ушел, с работы его за прогулы турнули… Я думаю, Нинка сама его к бутылке и пристрастила. Наверняка вместе выпивали. Правда, сейчас не пьет, раз беременная. А про Витьку – не знаю. В общем, никому стал мальчонка не нужен. Ни отцу, ни артиске этой.
– Нет, но этого же просто быть не может… – задумчиво проговорила Катя, скорее для самой себя, чем для своей эмоциональной собеседницы. – Это же просто абсурд какой-то… Нет, тут что-то не так, это просто не может быть правдой…
– А чё же, по-твоему, я вру, да? – обиженно насупилась Наташа, уперев желтые кулаки в бока. – Ты думаешь, я тут с тобой прямо из головы сплетни сплетничаю? Мне чё, делать больше нечего? Да у нас после этого случая все Ново-Матвеево на ушах стояло, а я – вру?!
Последняя ее фраза прозвучала совсем уж гневливым окриком, и Катя, опомнившись, отступила на шаг, моргнула испуганно. Наташа, почуяв ее испуг, воинственным жестом поправила косынку на голове – так, наверное, поправляет сомалийский пират свою бандану перед нападением на беззащитное рыболовецкое суденышко.
– Эй, что за шум, а драки нет? – нарисовалась в дверях субтильная фигурка Ларисы, и Катя вздохнула с облегчением. Слава богу, пиратское нападение отменяется.
– Так я тут это… Вот кабинет как раз домываю… – схватившись за прислоненную к стене ручку швабры, развернула к Ларисе крупное тело Наташа. Хотя оно и не казалось уже таким крупным. Скукожилось будто.
– Так вроде помыла уже! – удивленно огляделась Лариса.
