– Да, Зебе, пожалуйста! Сынок, иди спать. Не бойся.
– Я его в маленькой комнате положу, на полу. Там, где мы с Илхомом спим. И тебе там же постелю. А ты пей чай, не стесняйся! Лепешки вкусные, свежие еще. Там, в холодильнике, плов есть…
– Спасибо, Зебе! Я плов не хочу. Спасибо!
Зебе ушла, поддерживая за плечики Алишера и ласково приговаривая ему что-то на ухо. В дверях он вдруг обернулся, глянул на мать тревожно, и она улыбнулась ему ободряюще, дернув вверх подбородком – все будет хорошо, сынок!
– Ну, рассказывай теперь… Тебя с работы выгнали, да? – снова приступил к ней с расспросами Илхом. – Ты где работала вообще?
– Да. Можно сказать, что выгнали… Но это еще полбеды, Илхом. У меня через три дня срок регистрации кончается. И я не знаю, как мне дальше жить…
Губы ее задрожали, и запрятанные прежними героическими усилиями слезы торопливо рванули на волю, и вот одна побежала уже по щеке и застыла в уголке рта. Сопнув запоздало вмиг набухшим носом, она слизнула ее, почуяла на языке вместо обычной солености неприятную горечь, будто слеза была подпорченной слегка, в организме от срока перегоревшей.
– Не плачь, точик… Что-нибудь придумаем… – с досадой протянул Илхом и тут же тихо взорвался добрым праведным возмущением: – Ай, женщина! Ну где у тебя голова была, скажи? Почему раньше не пришла? Я бы тебе все сделал – и регистрацию сделал, и разрешение на работу бы оформил… Не сам, конечно, но я знаю людей, которые на этих делах деньги зарабатывают!
– Мне хозяйка, у которой я работала, обещала все сделать… – сдавленно то ли проговорила, то ли прохлюпала Диля. – Вот я и надеялась…
– А зря, зря надеялась! Надо было сразу к своим пристать, пусть хоть на какую работу, но к своим! Здесь же полно наших, душанбинских! А ты пошла легким путем – и работа чтоб чистенькая была, и чтоб не кинули тебя. Так здесь не бывает, здесь для нас определенные места для заработков отведены. Понимать же надо…
– Да я понимаю, я все понимаю! Я и ехала сюда, чтоб за любую работу ухватиться! Но что делать, если так получилось? Что мне теперь делать, Илхом?
– А что теперь можно сделать, когда три дня осталось?
– Что – совсем ничего нельзя? – снова тихо всхлипнув, подняла на него несчастные глаза Диля.
– Нет, можно, конечно… Если хорошие деньги дать, то все сделать можно. Только денег много надо, очень много. Сама понимаешь – тому заплати, этому заплати…
– А у меня есть деньги! Я могу заплатить! Может… может, попробуем? А, Илхом?
– А сколько у тебя есть? Тут тысяч двадцать надо, не меньше. Сейчас кризис идет, чиновники в миграционной службе наглые стали, да и посредники свое рвут, словно псы голодные. Наши вон жалуются, что порой заплатишь им больше, чем заработаешь.
– Ну, двадцать так двадцать. Мне назад в Душанбе никак нельзя, Илхом.
– Ладно, точик. Будем думать. Ты пей лучше чай, слезами тут не поможешь. Погоди, я сейчас…
Он встал, вышел из кухни, но тут же и вернулся, держа в руках черную засаленную куртку, похожую скорее на рабочую униформу, начал старательно обыскивать карманы, приговаривая себе под нос:
– Где-то телефон его был записан на бумажке… Нет, я точно его записывал! Хотел сразу в мобильник внести и забыл…
На столе образовалась уже основательная кучка из различного рода бумажек, листочков, вырванных из записных книжек, ярких бело-сине-красных визиток. Шмыгнув носом, Диля почтительно притянула пальцем одну из них к себе, прочитала с придыханием в голосе:
– Директор некоммерческой организации «Фонд содействия сохранению и развитию культурных связей с Республикой Таджикистан»… Ничего себе, какие у тебя знакомые, Илхом!
Он ничего ей не ответил, лишь глянул сердито, продолжая рыться в карманах.
– А это чьи? – притянула Диля к себе еще несколько визиток, начала читать медленно: – «Информационный межнациональный центр помощи мигрантам»… Международная ассоциация «Таджикистан и Россия», Общество Российско-Таджикской дружбы… Что это, Илхом? Ты всех этих людей знаешь, что ли?
– Знаю, конечно. Те еще болтуны. Чем громче называются, тем больше болтают попусту. А нормальной помощи от них не жди – все равно не дождешься. Я поначалу, когда сюда приехал, тоже думал, что они «дружбой» занимаются, даже сходил пару раз на их сборища…
– И что?
– Да ничего! Сфотографировали меня, потом жену, потом ребенка, даже на доску какую-то повесили. Ну, вроде как выставка у них такая. Называется «лица миграции». Руку пожали, про дружбу поговорили, про это еще… как его, собака…
– Про толерантность?
– Точно! Про нее самую. И еще про всякое понимание между народами. Что труд, мол, все нации объединяет. Красиво так говорили – заслушаешься! А глаза – хитрые… Мне потом даже бумагу какую-то подписать дали, что, мол, я в их сборище участвовал и насчет дружбы между народами тоже речь держал. А я и не говорил ничего такого. Но все равно подписал. Жалко мне, что ли?
– А зачем им эта бумага?
– Как зачем? Они ж должны этот отрабатывать… Как его, опять не помню! Всю память на здешних морозах растерял… Ну, когда деньги за просто так американцы дают… Или англичане…
– Грант, что ли?
– Точно! Он самый! Они потом выставку им покажут, бумаги про «дружбу», еще чего-нибудь – так и отчитаются. А некоторым за такую вот болтовню государство даже зарплату платит, без американских грантов. Представляешь? Будто бы за нашу здешнюю цивилизованную адаптацию. Чтоб все как у американцев в этом вопросе было, и даже чтоб лучше. А где она, эта адаптация? Фиг тебе, а не адаптация! Попроси, к примеру, чиновников этих помочь разрешение на работу оформить, они с тебя же и возьмут втридорога за посредничество… Да где же этот листок, неужели я его потерял… – снова начал он лихорадочно перерывать бумажки на столе, – не мог я его потерять, я его точно в карман сунул!
Наконец нужная бумажка нашлась, и он улыбнулся довольно, сверкнув белыми зубами.
– Это наш, душанбинский, Элбой Фархадов его зовут. Недавно закусочную открыл, плов для своих делает. Ну, выпечку еще всякую. У него дешево, все расфасовано, потом по стройкам развозит – наши хорошо берут. Многие, сколько здесь живут, к местной пище так и не привыкают. Он говорил, ему женщины на работу нужны. И связи у него всякие есть, любой документ может сделать… Сейчас позвоним.
Расправив бумажку в ладонях, он потянулся было за телефоном, потом цокнул языком, покачал головой задумчиво:
– Слушай, точик, я на улицу пойду звонить, а ты пока здесь посиди. Вдруг связь плохая будет, кричать придется, ребят перебужу… Сиди, я скоро.
Накинув куртку, он тихо скользнул из кухни в комнату, и было слышно, как он чертыхался извинительно, пробираясь из комнаты в прихожую. Диля крепко переплела пальцы, сглотнула застрявший в горле слезный комок – только бы повезло! Пусть бы этот предприимчивый Элбой Фархадов взялся сделать ей разрешение на работу и регистрацию, хоть бы и липовую, и пусть бы местечко для нее нашлось… Пусть хоть какое! Хоть жирные котлы мыть, хоть мусор убирать, все равно. Лишь бы зацепиться. А с жильем она как-нибудь определится – другие ж определяются. Можно на окраине дешевую комнатку снять…
Илхом вернулся на кухню быстро, передернулся в лихорадке от холода, схватился руками за остывающую пиалу.
– Все нормально, точик! Возьмет он тебя. На раздаче будешь стоять. И документы все сделает. Только я тебя предупреждал – он дорого возьмет. Сама виновата – дотянула до последних дней. Сказал, чтоб ты подошла к нему послезавтра.
– А завтра нельзя?
– Нет. Он уезжает куда-то, завтра никак нельзя. Да он сделает, ты не волнуйся! Он большой человек. Уважаемый. Уже одно то, что сумел здесь коммерцию раскрутить, о многом говорит. Его сам Фарух Закиров уважает. А жить будешь прямо при закусочной, там для своих какая-то бытовка оборудована. Если хочешь, сына до конца зимы можешь у нас оставить…
