удовольствием берется обслуживать эту физиологическую сторону. Как раз тот случай, когда милосердная духовность довольно удачно проецируется на немилосердность материальную. А приехать вечером посмотреть-проведать старушку – это уже ничего, это уже не страшно. Так что живем дальше, уважаемая писательница Никольская-Петерс! Надо вставать, кормить семью завтраком, надо еще и барахлишко Тонечкино успеть собрать. Да и опаздывать на работу не хотелось бы. И чего ее так разнесло вчера на провокацию начальничьей гневливости? Зачем? Оно ей надо было? Как-то и не ожидалось даже, что Иван Андреич слишком болезненно все воспримет. Помощника, главное, еще одного ему подавай. Вернее, помощницу. Ей и в единственном числе делать нечего, а теперь это «делать нечего» придется с какой-то дурищей пополам делить!
И все-таки она опоздала. Попытка прошмыгнуть мимо распахнутой двери приемной опять не удалась – голос Аллы Валерьяновны буквально пригвоздил ее к месту, и сама она бросилась к ней со всех ног, выпучивая накрашенные глаза:
– Я тебе говорила! Говорила вчера! Вот, пожалуйста! Представляешь, я только-только пришла на работу, а тут уже девица какая-то сидит, Ивана Андреича дожидается! Представляешь?
– И что?
– А то! Девица – та самая! Вторая помощница! Иван Андреич велел тебя позвать, а ты опять опаздываешь… Иди быстрее к нему, а то она уже полчаса как у него в кабинете сидит, голой коленкой светится!
– В смысле – голой коленкой? Она что, в мини-юбке пришла?
– Ну, не совсем уж в мини… Просто она села так. По-хозяйски, нога на ногу. Я видела, когда кофе им приносила. А наш-то растопырился весь, пялится на эту коленку, слюнки распустил…
Алла Валерьяновна тут же прищурила сладко глазки и некрасиво отвесила челюсть, пытаясь изобразить процедуру слюноотделения своего начальника. Вид у нее при этом получился весьма жалкий – не столько в забавной гримаске присутствовало смешливости, сколько собственного женского Аллы Валерьяновны уничижения. Такого острого, что при других обстоятельствах можно было и на чувство жалостливой солидарности расщедриться. Нет, в самом деле, незавидная доля – быть старой секретаршей. Служишь одному шефу всю жизнь верой и правдой, и никакой тебе за это благодарности. Вон, даже слюнки старческие и те какой-то молодухе достаются.
– Иди, иди… – подтолкнула Алла Валерьяновна Наташу в сторону кабинета начальника, быстро собирая лицо в сторону обычного секретарского выражения – приветливого и в то же время чуть хамского. – Иди, сама все увидишь…
Что ж, Алла Валерьяновна относительно «растопыренности» и «слюнок» Ивана Андреича оказалась права. И красивая девичья коленка в этом интерьере тоже присутствовала. Правда, саму девицу Наташа разглядела чуть позже, когда уселась напротив и на призывное Ивана Андреича «познакомьтесь, Наташа» повернула к ней лицо. И не то чтобы вздрогнула от нехорошего предчувствия, а… растерялась как-то. И сама не поняла отчего.
Нет, определенно она не была с ней знакома, с этой девицей. Равнодушно-улыбчивое лицо, смуглая гладкая кожа, прямые и мокро блестящие, черные как ночь волосы и странная зелень глаз на фоне черноты-смуглости – очень красивое, необычное сочетание… И еще – эта наглая коленка. Гладкая, безукоризненно обтянутая телесного цвета лайкрой и существующая будто сама по себе. Очень вызывающая была коленка. Гордая и независимая. А может, эта девица похожа на кого-нибудь? Но на кого? Определенно кого-то напоминает, хоть убей. Было, было в этом юном лице, в самой манере держаться что- то до боли узнаваемое, что-то смутной тревогой ворошило память, выталкивалось на поверхность, бежало тревожным холодком по спине…
– … Познакомьтесь, Наташа, это Анна! Прошу любить и жаловать. Анна будет работать моим вторым помощником. Образование у нее хорошее, университетское, все документы я уже посмотрел. Пожалуйста, введите ее в курс дела, расскажите, покажите все. Надеюсь, вы сработаетесь. Вы меня слышите, Наташа? Почему вы молчите? Что с вами?
Господи, да что же он привязался со своими вопросами… Ишь, как резво сыплет! И впрямь – растопырился. Да и она тоже хороша, растерялась ни с того ни с сего. Чего тут теряться, перед кем, простите? Перед этой девчонкой?
– Да, Иван Андреич, конечно. Я очень рада познакомиться. И в курс дела введу, и покажу, и расскажу. А в каком кабинете Анна будет работать?
– Как – в каком? В вашем, конечно.
– Нет, простите… Как это – в моем? Но… Но у меня же невозможно! Нет, Иван Андреич, это совершенно невозможно! Пожалуйста, Иван Андреич…
Ей и самой был противен собственный то ли протестующий, то ли просящий голосок, и тем более противен он был осознанием бесполезности этого жалкого протеста. Ясно же, что Иван Андреич от своего решения не отступит. И даже с удовольствием не отступит. Потому что старенький уже. Злой. Молодая память к пустяковым обидам легка и летуча, а старческая память – она тяжелая. И оттого более злая. Это уже не память, это злопамять. Хорошее слово, кстати, надо запомнить…
– Этот вопрос я решил, Наташенька. Анна будет сидеть с вами в одном кабинете. Я так решил, понимаете? И это не обсуждается. Я хочу, чтобы обе мои помощницы сидели в одном кабинете. Вместе.
– Но у меня даже второй стол поставить некуда…
– Ничего, найдете место. Я уже распорядился, чтобы вам принесли второй стол и второй компьютер. Так что идите, девочки, осваивайтесь. Я потом загляну к вам, посмотрю, как вы устроились. Идите.
Анна на миг растянула красивый чувственный рот в улыбке, кивнула, грациозно вытащила себя из кресла, глянула на Наташу лениво-удивленно: чего, мол, расселась тут? Вставай, веди меня к себе в кабинет, устраивай и располагай с комфортом, раз начальник велел.
– Идемте, Анна, – тоже поднялась со своего стула Наташа и быстро направилась к двери, пытаясь запихнуть в себя поглубже рвущуюся наружу досаду. Тем более тут же обнаружилось еще одно неприятное обстоятельство – девица оказалась выше на целую голову. Наверное, этот старый идиот сейчас им в спины смотрит, провожает глазами. Сравнивает конечно же. Оно, это старческое слюнявое сравнение, ей по большому счету по большому фигу приходится, но все же… Все же неприятно. Неприятно, черт возьми!
В приемной Алла Валерьяновна подняла от компьютера свои полные любопытства глаза, жадно поймала Наташин взгляд, дернула вверх подбородком: ну что, мол, как все прошло? И тут же произнесла сухим и деловым, но явно заговорщицким голосом:
– Наташа, задержитесь на минутку! Я должна вам один документ передать!
– Потом, Алла Валерьяновна, потом! – пришлось отмахнуться от этого неуемного секретарского любопытства. Ничего, переживет. Пусть себе другого поставщика эмоциональной информации на сегодня подыщет.
В кабинете Наташа молча подошла к окну, распахнула створки, жадно вдохнула порцию утреннего, не насыщенного еще жарой ветра. Влетевшие вместе с ветром тополиные пушинки заплясали, заметались перед глазами, потом порскнули к потолку, осваиваясь в новом пространстве.
– Вам нравится июньский тополиный пух, Наташа? Я правильно поняла? Всем остальным не нравится, а вам нравится?
Ого! А голос у девушки Анны какой… значительный. Немного низковат, но ей идет. И про пух спросила как-то по-особенному, словно пригласила поделиться сокровенной тайной. Нет, не проста ты, девушка Анна, не проста. Только что же мы с тобой тут вместе, в одном пространстве, будем делать?
– Вы знаете, Наташа, я тоже, кстати, не люблю навязанного общества. И тоже предпочитаю одиночество. Так что не стесняйтесь состояния вашего неуютия по отношению ко мне. Я понимаю.
Так. Это уже совсем интересно. Стало быть, девушка Анна умеет чужие мысли читать? Вон, про «неуютие» прямо в точку попала. Не в бровь, а в глаз. Действительно, ее лихорадит слегка. И лихорадит вовсе не от потери территориального кабинетного комфорта, а от самой Анны. Никак не отпускает поселившееся внутри странное напряжение, будто идут от этой красивой девушки в ее сторону гипнотические тревожные флюиды, непонятные и пугающие. И потому, когда в раскрытую дверь просунулась Танькина интеллигентно-разухабистая мордашка, она рванула ей навстречу, будто родную маму после разлуки увидела.
– Тань, заходи! Чего ты за дверью жмешься? Познакомься, это Анна, ее приняли вторым помощником
