— Хм… — усмехнулся вдруг грустно и по–доброму Петров.
— Что, пап?
— Да слушаю тебя, и себя вспоминаю. Только я–то хотел, понимаешь ли, всех
женщин счастливыми сделать, а ты еще дальше пошел – сразу весь мир… Молодец…
Илья хотел было объяснить, что никакой он вовсе не молодец, что из–за стремления этого к самоотдаче он ужасно всегда ссорится с матерью, принося ей одни только неприятности, да не стал. Потому что увидел в отцовских глазах полное и абсолютное понимание, от которого и объяснять все это расхотелось. Потому что он был таким же, его отец. Может, только по большому счету, но таким же. И будто одобрял и принимал его полностью, со всеми странностями и нелепыми фантазиями, со всеми лампочками и дурацкими совершенно порывами…
— …Только не забывай, сынок, что весь мир – это ты сам и есть. А еще весь мир – это счастливые глаза твоих близких, с которыми ты рядом живешь, или не совсем рядом, с которыми ты хоть как–то соприкасаешься, хоть маленьким краешком. Это мать твоя, это бабка твоя, друзья твои. Вот когда каждый после себя просто напросто научится не оставлять выжженного поля из родных человеческих душ, тогда и мир переделывать не придется, он сам потихоньку изменится…
— Здорово, пап. Знаешь, так хорошо говорить с тобой…
Они снова замолчали, глядя друг другу в глаза и улыбаясь. А уже через минуту Петров, весь подобравшись и неловко поерзав на стуле, тихо спросил:
— А ты как с Люсей познакомился–то, сынок?
— Да случайно! Мы с ней в поезде вместе ехали, когда я зимой из Краснодара возвращался. Она как раз к этому самому Глебу и ездила. Я тогда сразу в нее и влюбился, как увидел только.
— Ну да, ну да… Надо же… Вот и не верь в судьбу после этого…Ту такое дело, сын… Фу, черт, даже не знаю, как сказать!
Петров снова заерзал на стуле, потом вскочил, подошел к окну и нервно закурил, выпуская тугую струю дыма в открытую форточку.
— Фу, черт… — снова пробормотал он, делая частые глубокие затяжки, пока быстрый огонек сигареты не добрался до самого фильтра. Наткнувшись на удивленный взгляд Ильи, он привычным щелчком отправил окурок в форточку, снова сел напротив.
— Ладно, сын, слушай. И будь мужчиной, если что. С этого самого момента Люся больше не твоя девушка, понял? Она сестра твоя.
— Как это? – недоверчиво улыбнулся Илья. – В каком это смысле – сестра?
— Да в самом что ни на есть прямом… Люсина мама – моя бывшая невеста. Это мы здесь сегодня с Шуваловым выяснили. И замуж за него она уже беременной выходила – от меня, стало быть. Так что вы брат и сестра, Илья. Тут уж ничего не поделаешь…
— Так не бывает… — с ужасом глядя на Петрова, тихо произнес Илья. – Что ты! Так ведь только в кино бывает, и все…В сериалах там всяких…
— А в жизни все и случается, как в кино, сын. Вернее, в кино, как в жизни. И не такое еще! Я–то ведь тоже про Люсю только сейчас узнал… Так что у нас с тобой сегодня общий праздник — у меня дочь появилась, а у тебя – сестра! Именинники мы сегодня!
Слушай, а мы успеем до поезда к ней съездить? Я ее очень увидеть хочу!
— Нет, не надо! Когда Глеб с вокзала позвонил, она так плакала… Я ее до дому проводил — она совсем уже без сил была. Не надо пока, пап! Ей просто столько информации сразу не воспринять. Не услышит она.
— Так мы ж на минутку, я только взгляну на нее, и все! Она тоже мой ребенок, ты пойми…
— Нет, отец, не надо, — тихо, но твердо сказал Илья, глядя Петрову в глаза. – Для нее и в самом деле эта новость на сегодняшний день – уже перебор. Я ей сам потом скажу, ладно? Я придумаю, как…
Илья и сам не понимал, откуда в нем взялась такая твердость и решительность. Выплыло вдруг в общей сумятице чувств какое–то незнакомое, шестое, наверное , чувство, которое подсказало: нельзя пока говорить этого Люсе. Потому, может, что не примет она сейчас никакого нового отца. Он же вот тоже не может никак принять, что Люся – сестра…
— …Нет, не могу! – произнес Илья уже вслух. – Люся – сестра…
— А ты смоги! – неожиданно жестко вдруг проговорил Петров. – Ты просто будь мужчиной, сын! И вообще – это ты бога еще благодари, что она в тебя влюбится не успела. Повезло. А то бы натворили дел…И не думай, что братом быть легче. Может, и потруднее даже!
— Так я ж ее люблю! — в отчаянии на него глядя, пытался объяснить Илья. – Очень люблю, понимаешь?
— Ну так и люби! – так же жестко проговорил Петров. – Как сестру люби! Компенсируй сестре утерянную за эти годы братскую свою любовь!
— И все равно, все равно трудно принять … — тяжело замотал головой Илья.
— А кто говорит, что легко? – вздохнул грустно Петров. – Нелегко, конечно. Но ничего. Примешь. Научишься. Я в тебя верю. ь легче….я влюбится не успела. и улыбаясь. 1061061061061061061061061061061061061061061061061061061061061061061061061061061061061061061061 06106106106106106106106106106106106106106106106106106106106106106106106106106106106106
— Мы летом приедем к тебе, ладно, пап? Вместе… — словно очнувшись от его жестких, как короткие команды слов, проговорил Илья.
— Хорошо, сын. Буду ждать. Мы все будем вас ждать. И я, и Аня, и пацаны наши. В гости ли, насовсем ли – без разницы…
— У тебя ведь много детей, да? Мне Анна Сергеевна рассказывала, когда провожала.
— Да. Много. У меня, кроме Вовки, Сашки и Артема, есть еще Леня, есть Павлик, есть дочка Ульяна… А еще вы с Люсей у меня теперь есть! Представляешь, какое счастье?
Он еще что–то говорил, заглядывая ему в глаза и улыбаясь, и тряс за плечо – Илья уже ничего не слышал. Просто сидел и смотрел на него — ему хватало… Иногда не нужно говорить никаких слов – даже самых проникновенных – чтобы ощутить вдруг эту ни с чем не сравнимую теплоту совместного бытия, заключенного в круг маленького общего пространства, называемую одним емким словом – любовь. Да, он любил этого странного мужика, сидящего перед ним, маленького доктора с пронзительно–горячими, умными и добрыми глазами. Уезжая тогда из Краснодара – уже любил, потому что не любить его было просто невозможно…
— …Ты обязательно должен с ними познакомиться, Илья! Они все очень замечательные ребята! Все разные, конечно, каждый со своим характером и своим тараканом в голове, но все равно все замечательные. Каждый – личность неординарная, ищущая, творческая. Я всеми вами очень горжусь…
— И мной тоже?
— И тобой!
— А мной за что? За то, что заблудился в трех соснах? Что пошел права качать к больному человеку? Что своими поисками неизвестно каких истин только неприятности приношу своей матери? Что не знаю, как теперь научиться относиться к любимой девушке, как к сестре?
— Да ладно тебе, сынок. Поверь мне, что все эти твои духовные метания будут потом казаться тебе самым прекрасным временем – всего лишь временем твоей юности. И все у тебя еще будет – и любовь настоящая, и семья, и дети, — много детей! И ты их очень любить будешь – ты умеешь! И поверь мне, тоже будешь потом ими гордиться. И вообще – как здорово, что именно ты у меня есть, вот такой вот…
— А ты – у меня…
И они снова молчали, и снова долго смотрели друг другу в одинаковые коричнево–горячие глаза, и опять говорили обо всем на свете взахлеб, и опять потом молчали легко, и улыбались, и не могли наглядеться друг на друга, пока Петров не произнес тихо и грустно:
— А ты знаешь, мне ведь пора… На поезд боюсь опоздать! Ты проводишь меня на вокзал, сынок?
— Конечно, провожу, пап! Мог бы и не спрашивать! – быстро ответил Илья. – Сейчас только съем чего– нибудь, и поедем. Весь день ничего не ел, упаду сейчас…
— Слушай, а эта бабка твоя – ну просто прелесть какая! Я прямо в нее влюбился, знаешь ли! Замечательная, просто великолепнейшая женщина! Редкий человеческий случай, когда и душа, и ум, и любовь сливаются в единое целое. Тут я за тебя рад, сынок. Тут тебе очень крупно, просто
