Придерживаясь канонического порядка молитв в священном присутствии, он закрыл глаза, чтобы не видеть статуи. Он страстно желал, чтобы излившаяся на него благодать хоть частично передалась сыну, стоявшему на коленях слева от него.
Но когда молитва была закончена, не оставалось ничего другого, как открыть глаза и взглянуть на фигуру, которую весь мир знал под именем святого Камбера. И снова вернулось раздражение от нелепой идеализации представлений о нем и огромного моря лжи, в котором он жил.
Какое непомерное самомнение может позволить всему этому продолжаться! Его до сих пор не ударило молнией, не поразил небесный гнев, но он не верил, что существует в мире цена, которой можно искупить все то, что он совершил.
Да, его намерения всегда были чисты, и борьба еще не была окончена. Камберу и его детям удалось сохранить идеалы, за которые они боролись, и помог в этом возведенный ими на престол Синхил.
Конечно, были и неудачи, не последней в их списке стала безвременная кончина Элистера в поединке с Эриеллой. Дворяне из расы людей, наводнившие дворец после реставрации Синхила, получили слишком большое влияние при дворе, на что ни Камбер, ни его друзья не рассчитывали.
Но доверительные отношения Синхила и Камбера сохранялись вот уже пятнадцать лет и компенсировали это, хотя Синхил и не подозревал, что именно с Камбером, а не с Элистером он был так тесно связан последние годы. Если подвести черту, то влияние на короля стоило цены, которую заплатил Камбер.
А цена эта была уже совершенно другой историей. Мир принимал его под именем Элистера Келлена, епископа Грекоты и канцлера Гвиннеда, но он-то отлично знал, что эта часть его жизни была откровенно фальшива. Он достиг епископства законным путем — прежде чем принять от прежнего архиепископа Энскома епископство, Камбер принял духовный сан. Он никогда не преступал букву закона церкви, хотя иногда был вынужден обходить его, но сколько раз был нарушен сам дух закона, сосчитать было невозможно.
И в довершение всего, как ни гнал он от себя эту удручающую мысль, он, живой Камбер, был вынужден играть жалкую бессловесную роль в комедии, которую делали из его собственной канонизации, и не мог сопротивляться. Он сразу бы потерял все, за что боролся сам, за что боролись его друзья.
А что будет с теми, кто уверовал в святого Камбера? В каком-то смысле чувства верующих беспокоили его больше, чем необходимость сознаться в своем перевоплощении в Элистера, — этот шаг он рано или поздно сделает… Но и люди, и Дерини, верящие в святого Камбера и приписывавшие его заступничеству чудеса, воплощают его облик во множестве храмов и часовен по всей стране, чтобы и дальше покровитель с небес оберегал их.
В сотый раз он задавался одним и тем же вопросом: могут ли чудеса состоять из одной только веры? Он, Дерини, отлично знал, как важна вера для эффекта исцеления, для того, чтобы повернуть ход событий в нужное русло. Многим вера в святого Камбера давала силу и покой. А если она приносила плоды, то как некто по имени Камбер мог осмелиться утверждать, что такая вера не нужна?
Подавив вздох, Камбер оглянулся на Джорема и очень удивился, увидев, как восторженно его сын смотрит на статую. С самого начала Джорем был против перевоплощения, но когда не оставалось выбора, он неохотно согласился помочь. И в облике Элистера он видел своего отца и все эти годы был рядом с ним, защищая и епископа Грекоты, и имя отца ото всех нападок.
Камбер был поражен тому, как посещение церкви взволновало Джорема, — вид этой статуи, само здание, понимание того, что он значил для стольких людей. В то же мгновение Джорем обернулся и открыто посмотрел в глаза отцу, не препятствуя тому войти в его сознание. Когда были преодолены границы обычного восприятия, они узнали самые сокровенные мысли друг друга о Камбере и его канонизации, но откровение только упрочило связь отца и сына.
Теперь в Джореме не осталось ничего от былой горечи, которая, соединяя в себе страх и гнев, мешала достичь внутреннего равновесия. Джорем принял неизбежную необходимость существующего положения и вынужденную твердость человека, стоящего сейчас на коленях рядом с ним.
В этот миг как будто гора упала с души Камбера, хотя одновременно он понял, что никогда, до самой смерти не расстанется с чувством вины, неопределенностью и опасениями. Вместе они делали все, что было в их силах, чтобы не дать Тьме одолеть Свет, — а этого вполне достаточно для смертных.
С улыбкой Камбер коснулся руки сына, и тот помог отцу подняться. Прежде чем отправиться в столицу к Синхилу, они рука об руку вернулись обратно, чтобы поговорить с Квероном и его камберианцами.
Но больше никогда никакая статуя не встанет между отцом и сыном.
ГЛАВА V
Ибо видение относится еще к определенному времени и говорит о конце и не обманет: и хотя бы и замедлило, жди его, ибо непременно сбудется, не отменится.[6]
Когда они наконец вышли во двор, озаренный светом факелов, Кверон Киневан заметно оживился. Пока гости молились в уединении храма, он собрал перед входом всех обитателей аббатства, и теперь, стоило епископу показаться в дверях, все они разом опустились на колени.
Теперь, среди монахов, волнение оставило Камбера. Он обратился с любезными речами к сестрам и братьям, благословил обитель и их труды, и наконец попросил, чтобы им подали лошадей и кликнули Гатри и Келеба. Рассыпающийся в благодарностях Кверон сам поддержал ему стремя, когда епископ садился в седло.
Вскоре Камбер с сыном вновь оказались на пути к Валорету. Дорогу им освещала луна, а также свет факелов, которые несли шестеро монахов, отправленные Квероном сопровождать сиятельных гостей до столицы. Кавалькада прибыла в Валорет вскоре после вечернего богослужения.
Король еще бодрствовал. Путешественников у входа встретил старший паж, который поспешил проводить ночных гостей к правителю. Синхил ждал их в личной часовне, соединенной с его апартаментами. Одетый в теплый красный ночной халат и отороченную мехом шапочку, он стоял на коленях у складного алтаря. Когда паж наконец вышел и закрыл за собой дверь, он поднял голову и обернулся к вошедшим.
— Элистер! Вы как раз вовремя! Грегори…
— С ним все в порядке, сир, — заверил Камбер. — Через несколько дней он уже сможет сидеть в седле. Я передал ему ваше послание. Но не он виноват в нашей задержке.
— Неужели?
Камбер позволил Джорему снять с себя влажный плащ и принялся стягивать с одеревеневших на морозе пальцев пристывшие перчатки.
— К несчастью, нет. На обратной дороге, неподалеку от Долбана, мы повстречали брата епископа Хьюберта и его сноху. Брата зовут Манфред, и сдается мне, что вы услышите о нем гораздо раньше, чем того желаете.
— Почему?
— Очевидно, на него и его жену напала шайка… гм… юных лордов-Дерини, — кратко ответил Камбер. — Немногим раньше нам с Джоремом тоже пришлось столкнуться с ними, но они сбежали, узнав, кто мы такие.
Синхил пристукнул кулаком по перилам алтаря и произнес:
— Слепцы! Как могу я сдерживать возмущение против Дерини, если они сами чинят беспорядки. Господь видит, мы не хотим повторения истории с Найфордом. Ты хочешь, чтобы один из храмов Ордена святого Михаила сожгли? Или Грекоту? Или святого Неота? А может, и сам Валорет?
Камбер вздохнул и сел на указанный Синхилом стул. Королю не нужно было ничего больше говорить о Найфорде. Прошлым летом взбунтовавшиеся крестьяне под предводительством горстки разъяренных юношей-дворян из расы людей полностью разрушили город Найфорд, а большинство его жителей безжалостно убили. Толчком к мятежу послужил один из многих инцидентов на Долбанской дороге, случившийся по чьей-то безответственности.
Найфорд лежал в месте слияния Арианы и Лендоры, там, где двадцать лет назад Имре Фестил заложил свою злосчастную столицу. Недостроенный дворец и окружавшие его административные здания
