Но когда взгляд его упал на лицо Мэгги, Джон понял, что был не прав, когда счел его ничем не примечательным. Ее правильные, не лишенные приятности, но в общем-то довольно заурядные черты одухотворялись взглядом чуть раскосых, золотисто-коричневых глаз, придававших лицу Мэгги непередаваемое выражение. В нем было нечто большее, чем сострадание, большее, чем просто жалость. Джон назвал бы это сопереживанием, умением поставить себя на место другого, которое – он знал – встречается реже и ценится выше, чем безупречная внешность.
Тем временем Мэгги окинула его с ног до головы быстрым, но ничего не упускающим взглядом (при этом у Джона появилось ощущение, что его подвергли глубокому исследованию) и повернулась к Энди, который невольно попятился назад, словно не прочь был скрыться в толще стены. Но, разумеется, это ему не удалось.
– Энди?.. – голос Мэгги звучал обманчиво ласково.
Прежде чем ответить, Энди, точно отгораживаясь от ее пронзительного взгляда, поднял перед собой обе руки и беспомощно пожал плечами.
– Извини, Мэгги… – Он с беспокойством переступил с ноги на ногу. У Энди был вид школьника, которого перед всем классом отчитывает директор, и Джон, не выдержав, выступил вперед.
– Боюсь, это моя вина, мисс Барнс. Я попросил Энди нарушить правила. Меня зовут…
– Я знаю, кто вы и как вас зовут, мистер Гэррет. – Ее взгляд был прямым, а голос был спокойным и ровным. – Но некоторые правила распространяются и на вас, вне зависимости от того, нравится вам это или нет.
– Дело вовсе не в прихоти, – возразил Джон. – Вы, вероятно, еще не знаете, что я получил официальное разрешение наблюдать за ходом расследования.
Ему стоило большого труда произнести эти слова твердо, чтобы она, не дай бог, не подумала, будто он оправдывается, и это изрядно удивило его самого.
– …И вы решили, будто это дает вам право подглядывать, как несчастная женщина пытается припомнить подробности происшедшей с ней трагедии? – холодно осведомилась Мэгги. – Именно это вы называете «наблюдать за ходом расследования»?
Услышав эти слова, Джон резко выпрямился, но возразить ему было нечего. Несколько мгновений он молчал, не зная, что сказать, но Мэгги, казалось, и не ждала ответа. Выдержав паузу, она ледяным тоном добавила:
– Поставьте себя на место Эллен, мистер Гэррет… Смогли бы вы рассказать, как вас искалечил зверь в человеческом облике, если бы знали, что за вами наблюдают двое совершенно посторонних мужчин?
Это был удар не в бровь, а в глаз. Джон перевел дыхание и ответил:
– Вы правы, и я прошу меня извинить.
– Мне показалось, – вмешался Энди, – ты пыталась установить с ней контакт. Скажи откровенно – мы помешали?
– Да. Пожалуй, да… Я, конечно, надеюсь снова ее разговорить, но у меня такое впечатление, что сегодня мне уже не удастся вызвать Эллен на откровенность.
В ее словах Джону послышался упрек.
– Я еще раз прошу прощения за… за мою ошибку, – сказал он. – Поверьте, я вовсе не хотел вам мешать!
– Очень хорошо. В таком случае вы, наверное, не будете возражать, если я попрошу вас уйти. – Мэгги отступила в сторону и широко распахнула дверь, приглашая… нет, приказывая им обоим немедленно удалиться. Энди вышел из комнаты первым. Джон последовал за ним, но на пороге ненадолго остановился и пристально посмотрел Мэгги в глаза.
– Я бы очень хотел поговорить с вами, мисс Барнс. Если можно – сегодня.
– Вам придется подождать, пока я освобожусь. – Она произнесла это почти равнодушно, но ее глаза продолжали пристально изучать его лицо.
– Я подожду, – сказал Джон.
Холлис проснулась, но продолжала лежать неподвижно. В последнее время ей требовалось время, чтобы вынырнуть из мрачных глубин сна, стряхнуть владевшее ею напряжение и страх и вернуться к реальности.
Впрочем, реальность была почти такой же страшной, как и преследовавшие ее кошмары.
Бинты на глазах, то есть там, где когда-то были ее глаза, уже стали для Холлис привычными. Ей было трудно примириться не с ними, а с мыслью о том, что под повязкой теперь находятся глаза другой женщины. Об их бывшей хозяйке Холлис знала только, что та погибла в автомобильной катастрофе, оставив после себя нотариально заверенную и подписанную донорскую карточку.
Врач, осуществивший пересадку, очень гордился проделанной работой. Он был ужасно раздосадован тем, что Холлис задала ему только один вопрос, который самому хирургу казался второстепенным.
– Какого они цвета? – озадаченно переспросил он. – Знаете, мисс Темплтон, мне кажется, вы не вполне осознаете всю сложность…
– Я все осознаю, доктор, – перебила Холлис. – Я отлично понимаю, как вы гордитесь достижениями современной медицины, благодаря которым у меня появился шанс снова обрести зрение. Да, я знаю, что пройдут недели, может быть, месяцы, прежде чем выяснится, насколько успешной была операция. Но пока мне хотелось бы знать, какого цвета… мои… новые глаза.
– Кажется, они голубые, – сухо ответил врач.
Холдис вздохнула. Раньше ее глаза были карими.
Она была достаточно умна, чтобы понимать – цвет действительно не имеет значения. Главный вопрос заключался в том, будет ли она видеть? Ей казалось, что, несмотря на всю уверенность, звучавшую в голосе
