деле для него не имело значения, что у них было на ужин: лобстеры, трюфели или спагетти. Все, что он отправлял в себе в рот, было безвкусным, как опилки.
Мир стал мрачным, потому что он обидел ее. Оскорбил. Отверг.
Но ведь это, черт возьми, было сделано для ее блага!
Он сделал ошибку, взглянув на нее: в золотистом отблеске огня лицо ее было невозмутимым, но он увидел боль, скрывавшуюся под спокойной внешностью.
Ему захотелось вернуть то, что он потерял. Но не горячие поцелуи: у него их было много в жизни и будет еще множество.
Джошуа хотел вернуть назад то редкое ощущение доверия, которое он испытывал к ней — и которое она испытывала к нему. Хотел вернуть назад ту легкость, которая возникла между ними за последние несколько дней, ощущение товарищества.
— Хочешь поиграть в карты? — спросил он ее.
От взгляда, которым она одарила его, могли завянуть едва распустившиеся розы.
— Нет, спасибо.
— В шарады?
Никакого ответа.
— Ты хочешь десерт?
В глазах се блеснул интерес, но сразу же потух.
— Вечер будет долгим, Денни.
— Сожалею, что тебе придется немного поскучать.
— Разве может кто-то скучать рядом с тобой, — пробормотал Джошуа. — С такой несносной, обидчивой, не слушающей, что ей говорят, не понимающей, что стараются ради ее же блага...
Она прервала его:
— А что у нас на десерт?
— Шоколадный кекс. Я могу приготовить его из порошка. — Избегая ее осуждающего взгляда, он встал, крепче прихватив одеяло, и направился к полкам.
Пошарив в полумраке, Джошуа нашел еще одну кастрюлю, насыпал туда порошок и добавил воды. Размешав над огнем получившуюся массу, он направился к Денни.
— Ты будешь есть такой кекс? — спросил он.
— Конечно. Девушка, которая не влезает в свои джинсы, все простит ради кекса, — ответила она. — Даже ради горелого.
— Ты ошибаешься, — утешил он ее. — Джинсы тебе в самый раз, и ты выглядишь в них прекрасно. — А затем осторожно спросил: — А что «простит»?
— Я хотела с тобой целоваться. А ты не стал.
— Мне больше нужен друг, чем партнер для поцелуев. Разве ты не знаешь, как быстро все улетучивается, когда люди доходят до этого? — Джошуа чуть ли не добавил:
Молчание.
— Послушай, — тихо сказал он. — Прости меня. Давай есть кекс. — Сердце его забилось сильнее, когда она опустилась на диван рядом с ним.
Зачерпнув ложкой сладкую липкую смесь, он поднес ее ко рту Денни, стараясь не смотреть на ее губы. Но все-таки не удержался и посмотрел. Девушка облизала ложку так, словно это действие пришло из Камасутры.
Кекс был похож на ужасный непропеченный пудинг, но они съели его весь, передавая ложку друг другу, и Джошуа казалось, что он вкушает божественную амброзию.
— Это один из твоих приемов плейбоя? — спросила она.
— Нет. — И это было правдой. Он никогда ни к кому не обращался с такой просьбой.
И все же она продолжала недоверчиво смотреть на него.
— Ты первый.
— Я был слабовольным и робким мальчиком до десятого класса.
— Я знаю об этом. Твоя сестра показывала мне твои детские фото. Попробуй снова.
Была еще одна вещь, о которой никто не знал, и ему хотелось освободиться от этой тяжелой ноши. Облегчить свою душу. Перед ней.
— Иногда я ломал двери лифта, — сказал он, стараясь говорить легко и весело, чтобы подавить демона, который просился наружу.
— Не может быть! Это очень плохо.
— Мальчишки так часто делают, — сказал он.
— Теперь я ни за что не захочу тебя поцеловать.
— Вот и хорошо.
— Неужели это так ужасно? — мрачно спросила она.
Она действительно подумала, что он считает это ужасным? И ему захотелось излить перед ней ту душевную боль, которую уже невозможно было терпеть. Но вместо этого он облизал пустую ложку.
— Нет, — сказал он сердито. — Это совсем не ужасно. Твоя очередь.
— Хм... в девятом классе я послала Леонарду Бернсайду розу. Но сделала так, словно роза эта была от нашей учительницы по французскому языку.
— Но ведь это не самый большой грех Даниеллы Сприннер.
— Я никогда никому не говорила об этом. Я испытала удовольствие, смешанное с ощущением вины. Твоя очередь.
— Послушай, если ты по-настоящему узнаешь меня, то никогда не захочешь меня поцеловать.
Наконец-то она рассмеялась. И он рассмеялся тоже.
Огонь в камине ярко пылал, и Джошуа стало тепло и уютно. Денни пошевелилась, и он почувствовал, что голова ее упала ему на плечо. Он протянул руку и погладил ее волосы.
— Я не могу понять... — сказала она после долгого молчания. — Ведь если ты с родителями так хорошо отдыхал, то почему твои собственные курорты предназначены лишь для молодых и одиноких людей?
Внутри него шла борьба. Он слишком долго носил тяжелый груз в себе. Ноша стала невыносимой.
Поразительно, но ему захотелось открыться ей. И только ей.
— Когда я учился в университете, — сказал он тихо, — моя девушка забеременела. У нас родился сын. И мы решили отказаться от него. Отдать его приемным родителям.
Долгое время Денни молчала, а затем взглянула на него. Он увидел в слабом мерцании огня, что на лице ее больше не было маски безразличия.
Но в глазах ее не было осуждения. Он увидел в глазах ее
— Ты не хотел этого, — догадалась она. — О, Джошуа.
Ее лицо озарял золотистый свет догоравшего огня. Она смотрела на него долго и внимательно, почти не дыша, не отнимая руки.
— Нет, не хотел. Я хотел иметь то, что у меня было прежде: свою собственную семью. Мне трудно описать тебе, как я тосковал по утраченному ощущению семьи после смерти матери и отца. С тех пор у меня не было места, где я мог бы быть самим собой, — места среди близких и родных людей, которые тебя прекрасно знают, видят все твои достоинства и недостатки и любят тебя таким, какой ты есть.
Он пришел в замешательство от того, как много сказал и как легко дались ему эти откровения, будто он только и ждал подобного момента.
— А что было с ребенком? — тихо спросила Денни.
— Сара не захотела связывать себя. Она не была готова создать семью. Я хотел оставить ребенка у себя, быть одиноким отцом, но Сара сказала, что это глупо. Одинокий отец, лишь начинающий жить, — и стабильная семья, готовая окружить приемного ребенка любовью и заботой. Какое может быть сравнение? Рассудком я согласился с ней. Но сердцем...
Джошуа замолчал, пытаясь успокоиться, она тоже молчала. И он продолжал:
