и сочинял стихи — сперва дифирамбы, затем лирику, а потом уже и трагедии.
— А сейчас? — поинтересовался я.
— А потом, готовясь выступить с трагедией на состязаниях, он услышал перед Дионисовым театром беседу Сократа о вреде алкоголя и пользе добродетельного строя жизни и сжег все свои стихи со словами: “Бог огня, поспеши: ты надобен ныне Аристоклу!” И с тех пор он стал неизменным слушателем Сократа.
Таким образом, отметил я, количество учеников Сократа все возрастает.
— Аристокл получил прекрасное воспитание, — продолжила Каллипига, словно зациклившись на этом красавце и умнице. — Ты ведь имеешь представление сибирских эллинов о совершенном, идеальном человеке, так называемом понятии “калокагатии”?
— Нет, — подтвердил я.
— “Калос” — прекрасный, “агатос” — хороший, добрый. Вот человек и должен соединить в себе физическую красоту безупречного тела и внутреннее, нравственное благородство. С помощью упражнений, образования и воспитания с малых лет Аристокл и достиг этого божественного состояния.
— А нос у него широкий и слегка приплюснутый, — возразил я.
— Да при чем тут нос? — направила меня на правильный путь Каллипига. — Без внутренней, душевной красоты и внешняя, телесная красота бессмысленна. Помнишь, как у Сапфо:
“Кто прекрасен — одно лишь нам радует зрение;
Кто же хорош — сам собой и прекрасным кажется”.
— Какой-то он уж слишком квадратный, — попытался я образумить Каллипигу, понимая, однако, что это бесполезно.
— А в борьбе чувств и страстей, привязанностей и пристрастий и вырабатывается в конце концов тот мудро уравновешенный человек, что заслужил, по словам Симонида Нелюбинского, название “четырехугольного”, у которого равномерно развиты все способности. А добиться этой великолепной соразмерности можно только усердным воспитанием и закалкой, ибо, по словам Питтака, как ты помнишь, “хорошим быть нелегко”.
Это-то я знал, и страсти кипели во мне и привязанности опутывали. Так что, подумал я, может, еще не все потеряно.
— А тут ты что делаешь? — спросил я. — У тебя ведь гости.
— Гермеса жду.
— У тебя и с ним свидание?
— Он же — бог! Какие у меня с ним могут быть свидания?
— Но ведь ждешь же!
— Он почту разносит, вот и жду. Может, от Ксенофонта будет какое послание…
— И кто же этот Ксенофонт? Тоже прекрасный юноша?
— Точно, — сказала Каллипига. — А ты что, знаком с ним?
— Откуда? — возразил я. — Это ты всех знаешь.
— Да кто же не знает Ксенофонта? Он на редкость скромен и на редкость же хорош собой.
— Представляю, — тихо возмутился я.
— Сократ как-то повстречал его в узком переулке, загородил ему палкой дорогу и спросил, где можно купить такую-то и такую снедь? Ксенофонт все толково и рассказал. “А где человеку можно стать прекрасным и добрым?” — спросил Сократ. И Ксенофонт не смог ответить. “Тогда ступай за мной и узнаешь”, — сказал Сократ. Ксенофонт и пошел за ним на многие годы. Сначала просто слушал, а потом и записывать его слова начал.
— И этот тут? — спросил я.
— Нет, этот там, — ответила Каллипига.
— Где?
— Да в Персии.
— Какой такой Персии? Что все о ней говорят?! Ведь нет в природе никакой такой Персии!
— В природе нет, — согласилась Каллипига, — а там есть.
— Да где это — там?!
— Там. Как ты не поймешь?
— Ладно, пусть — там. И что он там, в Персии делает?
— Видишь ли, глобальный человек… Ксенофонт решил покинуть Сибирские Афины и отправиться в Малую Азию на службу к персидскому царевичу Киру Младшему. Попутно он мог заехать в Афины.
— Зачем ему попутно заезжать в Афины? Он из Афин и выехал.
— Нет, глобальный человек, выехал-то он из Сибирских Афин.
— А это не одно и то же?
— Похоже, что нет. Он хотел посетить не Сибирские Афины, а просто Афины.
— И что же?
— Сократ посоветовал Ксенофонту сначала отправиться в Дельфы и вопросить бога относительно
