этого путешествия. По прибытии в Дельфы Ксенофонт спросил Аполлона, какому богу он должен принести жертву и вознести молитву, чтобы со славой и пользой совершить задуманное путешествие и благополучно возвратиться? Аполлон вещал ему: принести жертву тем богам, каким и положено в подобных случаях. По возвращении из Дельф Ксенофонт рассказал о пророчестве Сократу. Выслушав его, Сократ стал укорять Ксенофонта за то, что тот не спросил бога, следует ли ему ехать, но, решив сам с собой, что ехать надо, спросил только о лучшем способе совершить путешествие. “Однако, — сказал Сократ, — раз уж именно так ты поставил вопрос, надо исполнять приказание бога”. Ксенофонт принес жертву согласно повелению бога и отплыл. А теперь вот я жду от него известия о том, что случилось в Афинах.
— А что там могло случиться?
— Да откуда я знаю? Вот получу письмо и все выясню.
И действительно, с неба вдруг свалился почтальон. Через плечо у него висела сумка, в левой руке был жезл с белыми лентами, на голове — широкополая соломенная шляпа от дождя, а на ногах — крылатые золотые сандалии. Я тотчас же признал в нем бога Гермеса, того самого, что научил олимпийских богов искусству получения огня с помощью быстрого вращения специальной палочки, а до этого те пользовались только спичками, и изобрел игру в кости и в “очко”.
Каллипига привстала с лавочки, приветствуя бога, но тот остановил ее божественным жестом, сам пристроился рядом, открыл почтальонскую сумку, достал тетрадь, нашел в ней нужную графу, затем вручил два запечатанных конверта и попросил расписаться в получении. Каллипига все исполнила в соответствии с правилами почтового ведомства, поблагодарила бога за качественно выполненную услугу, и Гермес взлетел, придерживая рукой соломенную шляпу, чтобы не свалилась с головы. Крылья золотых сандалий захлопали чаще и энергичнее, и бог почти тотчас же скрылся из виду в вышине.
Каллипига раскрыла один конверт, вынула из него листочек, развернула, прочитала и предложила то же самое сделать мне. А что? Читать я умел.
“Осужден. Казнен. Подробности в полном собрании сочинений”, — прочел я.
— И что это значит?
— А значит это то, глобальный человек, что Сократа в Афинах осудили и казнили. А подробности процесса и казни мы прочитаем, когда он напишет полное собрание своих сочинений.
— Это другой Сократ? — спросил я.
— Другой, конечно, потому что тот же самый.
— Да этот, вроде, жив, хотя о своей казни знает и даже любит порассуждать по этому поводу.
— Он такой, — согласилась Каллипига.
— И что ты намерена предпринять?
— Пока не знаю. Но, скорее всего, ничего.
Второй конверт она вертела в руках, почему-то не распечатывая его. Уловив мою заинтересованность, она сказала:
— Это личное. От славного Агатия. Наверное, сообщает, что прекращает финансирование Мыслильни, пока я с ним не сольюсь в калокагатии. Тут и читать нечего. Последнее предупреждение…
— И что же? — спросил я. — Будешь сливаться?
— А куда денешься? — как-то уж очень легко согласилась Каллипига, чем чрезвычайно обидела меня.
— Давай, я буду содержать твою Мыслильню, — предложил я.
— Давай, — столь же легко согласилась Каллипига. — Сейчас начнешь или чуть позже?
— Чуть позже, — сказал я, потому что еще не придумал, откуда возьму деньги.
— Так я и думала. А он, славный Агатий, требует сейчас.
— Ну, нет, — сказал я. — Хоть в лепешку разобьюсь, а деньги достану!
— Будет чем закусить, — сказала Каллипига, разорвала второе письмо на кусочки и пустила по ветру, а первое с размаху насадила на поднятый в восторженном порыве фаллос статуи Гермеса, стоявшей сбоку от ворот.
Глава тридцатая седьмая
Мы вошли во дворик. Приготовления к симпосию, кажется, уже закончились.
— Что ж, дорогие гости, — сказала Каллипига, — кому не мешает начать симпосий, а кому и продолжить.
Ксенофану и Гераклиту уже вытерли ноги, и гости нетерпеливо топтались посреди двора, явно не возражая на приглашение хозяйки. Что-то сообразивший вдруг Межеумович широко развел руки, выгнулся для начала, изобразил на лице неимоверную радость, а потом ринулся на Гераклита с явным намерением заключить того в свои диалектические объятия.
— Гераклит! Кого я вижу! Ну, хоть один истинный материалист появился!
Гераклит отшатнулся от Межеумовича. Но тому, впрочем, все равно было не дотянуться до шеи из-за обширности живота философа.
— Что же ты не радуешься, а молчишь?!
— Чтобы ты болтал, — раздраженно ответил Гераклит.
— Ах, вот ты как! — заорал Межеумович. — Я тебя привечаю, а ты морду воротишь!
— Да ладно тебе, Межеумыч, — примирительно сказала Каллипига, — занимай-ка лучше место на
