— Понял! — вдруг хлопнул себя ладонью по лбу Межеумович. — Понял, чем Гераклит отличается от людей, исповедующих исторический и диалектический материализм! Он никогда не смеется! Не улыбается даже.
— Если я улыбнусь, — сказал насупленный Гераклит, — то мировой пожар разгорится с еще большей силой.
— Заметано! — вскричал Межеумович. — Сейчас же и проверим!
Но тут в нагрудном кармане его мятого пиджака нахально и требовательно заверещал телефон. Диалектик немыслимо изогнулся, молниеносно выхватил верещалку, и та словно прилипла к его уху.
— Алле! Славный Агатий! Докладаю. Философы эти…
Но, видимо, хронофилу требовалось что-то другое, потому что Межеумович растерянно смолк, замер — весь внимание — и тут же изошел потом.
— Слушаюсь! Сейчас и сразу, — сказал он в трубку и нашел глазами Каллипигу. — Славный Агатий спрашивает, может ли он немедленно слиться в калокагатии с Каллипигой?
— Гости же у меня! — ответила Каллипига.
— В том-то и дело, что, если ты не сольешься немедленно, то и гостей у тебя больше здесь никогда не будет.
— Ну и ладно, — легко согласилась Каллипига. — Глобальный человек обещал содержать меня.
— Ну, — подтвердил я решительно.
— А я? — растерянно спросил Межеумович. — Мне же здесь нравится. Поят, кормят, бессмысленные, с диалектической и материалистической точки зрения, разговоры ведут. Да еще славный Агатий Время обещает.
— Ничего, видать, не поделаешь, дорогой Межеумович, — сказала Каллипига.
— Как так! — расстроился диалектик. — Да ты, выходит, предаешь меня?!
— Чем же я тебя предаю?
— Да не хочешь вот слиться с Агатием! А мне материальный и диалектический ущерб!
— Диалектическое противоречие, Межеумыч. Видать, во временном мире его не разрешить.
— Ну, ты даешь, Каллипига! Я думал, ты меня любишь и уважаешь?
— И люблю, и уважаю, Межеумыч. Да что делать? Судьба ведь сильнее не только людей, но и богов.
— Может, Зевс поможет с деньгами?
— Зачем же его по пустякам тревожить?
— А не по пустякам, не по пустякам!
— Ладно, уж, — сказала Каллипига. — Строй нас, да и выводи по одному.
— Твое последнее слово? — все еще не верил Межеумович.
— Последнее, — подтвердила Каллипига.
— Не уломал, — сказал диалектик в микрофон и тотчас же выключил его, наверное, чтобы не выслушивать причитания славного Агатия. — А ну! Всем выходить из этой Мыслильни.
— Мне-то уж и не выйти из нее, — пожаловался Ксенофан, — Стар я. Стар.
— И оставайся тут, — обрадовался Межеумович. — Нечего осквернять материальный мир своим присутствием. А вот Гераклит пойдет с нами! Городская Дума приняла закон о недопустимости проживания каких бы то ни было Гераклитов в Сибирских Афинах.
Гераклит буркнул что-то неразборчивое.
— Разве что прогуляться, — сказала Каллипига. — Да и служанки устали. Пусть отдохнут.
— И мне надо Ксантиппу навестить, — оживился Сократ. — Посмотреть, все ли дома хорошо да ладно.
Но сначала надо было устроить Ксенофана. Каллипига выглянула на неожиданно оказавшуюся оживленной улицу, кликнула кого-то, и через минуту Ксенофан, поддерживаемый с двух сторон некими Парменидом и Зеноном из Митрофановки, вышел со двора каллипигиной Мыслильни.
Глава сорок первая
Когда мы вышли из барака, то вновь увидели тех двух мужиков. Они сидели на завалинке, смолили самокрутки из махорки и вежливо разговаривали.
— Некоторые из догматических философов говорят, что Время есть тело, — сказал один.
— Верно, так их и так! Но другие-то утверждают, что оно бестелесно! — сказал второй. — При этом из тех, кто признает его бестелесным, одни, — что оно есть некоторый сам по себе мыслимый предмет, другие же — что оно является, так его и так!, свойством, значит, для другого.
Тут они заметили Гераклита, не подали вида, но наверняка узнали его, потому что первый с напором и убеждением в голосе сказал:
— А я вот, следуя Гераклиту, утверждаю, что Время есть тело, потому что оно не отличается от существующего и первого тела!
