Сократа, однако они внимательно слушали его и часто с улыбкой переглядывались между собой, выказывая этим самым свое восхищение. Когда же Сократ кончил, порозовевший и воспрянувший духом от вкушения капустного рассола Парменид, сказал:
— Как восхищает, Сократ, твой пыл в рассуждениях! Но скажи мне: сам-то ты придерживаешься сделанного тобою различия?
— Да, — ответил Сократ.
Каллипига стояла и улыбалась. Межеумович молчал, потрясенный воскрешением Парменида, который только что, несколько минут назад, был наголову разбит диалектическим материализмом!
— Твое рвение к рассуждению, — продолжил Парменид, — будь уверен, прекрасно и божественно, но, пока ты еще не ушел навсегда из Сибирских Афин, постарайся побольше поупражняться в том, что большинство считает и называет пустословием. В противном случае истина будет от тебя ускользать.
— Бред, да причем — идеалистический! — заявил Межеумович. — Вам вбиваешь, вбиваешь в голову правильный метод, а вы все свое!
— Не покажешь ли ты нам, Парменид, одно из таких упражнений? — попросил Сократ.
— Тяжкое бремя возлагаешь ты, Сократ, на старика, — ответил Парменид. — Я чувствую себя в положении одряхлевшего коня: постаревший боец должен состязаться в беге колесниц, и он дрожит, зная по опыту, что его ждет, а поэт, сравнивая себя с ним, говорит, что и сам он на старости лет вынужден против воли выступать на поприще любви.
— Никто тебя не принуждал любить меня, Парменид, — с печалью в голосе сказала Каллипига.
— Это для сравнения, Каллипига, — сказал Парменид. — И памятуя об этом, я с великим страхом подумываю, как мне в такие годы переплыть эту ширь и глубь рассуждений. Тем более что многоумный Межеумович все равно разобьет все мои доказательства.
— И разобью! — пообещал материалистический диалектик.
— В таком случае, — сказал Сократ, — почему бы тебе, Зенон, не проделать этой работы для нас?
Зенон засмеялся и сказал:
— Я за свои доказательства беру деньги. Вернее, я спорю не деньги и выигрываю.
Каллипига тут же вынула из-за щеки отполированную драхму и показала Зенону со словами:
— Денег у нас полно!
— Попробуем пока без денег, — предложил Зенон. — А уж потом решайте сами. Я утверждаю, что движение несовместимо ни с единым Бытием, ни со множественностью материальных элементов. Но прежде нужно решить, дискретно материальное бытие или нет?
— Материя и движение едины, так же как едины партия и народ! — заявил Межеумович.
Но, похоже, Зенон решил не обращать на диалектического материалиста особого внимания.
— Если упадет одно пшеничное зерно или, чтобы вывод был нагляднее, одна десятитысячная часть зерна, будет ли слышен шум от падения? — спросил Зенон.
— Конечно, нет, — зашумели все стоящие рядом.
А зрителей и слушателей уже изрядно прибавилось.
Я догадался, что Зенон для начала счел необходимым подорвать свидетельства чувственной достоверности, на которые можно было бы сослаться.
— А если высыпать медимн зерна, будет ли шум?
— Безусловно, будет, — согласились все.
— Но как же это возможно, — притворно удивился Зенон, — ведь по законам логического мышления шум должен быть слышен в обоих случаях? Выходит, что чувственное восприятие не было истинным в одном из случаев, причем, неизвестно, в каком. Но если оно не улавливает истины в таких очевидных фактах, то как же оно может быть аргументом в философском рассуждении?
— Однако, — возразил Сократ, — показать, что чувственное восприятие совершенно ненадежный свидетель, еще не значит подойти к непосредственному решению проблемы. Несравненно важнее определить основные понятия в рассуждении: что такое множество и движение, какова природа этих понятий?
— Я согласен, — ответил Зенон. — До сих пор эта сторона вопроса не выяснялась, а лишь констатировалось существование множества и движения для физических явлений. Никто не задумывается над природой этих понятий.
— В корне неверно! — заявил Межеумович. — Отец и Основоположник еще на заре выяснил природу движения!
— И какова она? — меланхолично спросил Зенон.
— Такова! — убежденно ответил диалектик, но противника, похоже, не убедил.
— Пифагор тоже рассматривал множество как уже заданное условие в самом понятии чисел, — продолжил Зенон. — Но, чтобы решить эту проблему, необходимо выбрать соответствующий метод доказательства. Те затруднения и противоречия, к которым пришли создатели учений о множественности и изменчивости бытия, навели меня на мысль, каким путем лучше всего построить свои доказательства. Как и Парменид, я убежден, что ни одно истинное положение не может быть противоречивым. Поэтому достаточно выяснить и показать наглядно все противоречия, которые вытекают из учения о бытии как дискретном и изменчивом, чтобы дискредитировать его и одновременно подтвердить положение Парменида о едином и неизменном Бытии.
Я слышал о коварстве Зенона в спорах. Он принимал точку зрения противника, а затем приводил рассуждения к такому неразрешимому затруднению, когда нельзя согласиться с логически обоснованным
