— Кому, как не нам, — Самым Передовым в мире, — возглавить борьбу с растленной варварской идеологией! Кому, как не нам, наносить ей сокрушительные удары! Что, скажите, делать Самой Передовой в мире партии в конечной вселенной?! Через некоторое и не очень продолжительное время она будет покорена! А дальше? Что нам делать дальше? Нет! Нам нужна только бесконечная вселенная. Да и бесконечную вселенную, я уверен, мы освоим в кратчайшие сроки. Всепобеждающее дело диалектического и исторического материализма тому порукой!
Один за другим лезли ораторы на трибуну.
— А имеет ли право один из лидеров мирового идеализма и оппортунизма в философии и физике, этот вот самый Сократ, научать чему-нибудь наших студентов?
— Говорили, что в бордель бесплатно поведут, а чё тогда сидим?
— Симпозиум вызвал живой интерес среди всех и не очень студентов. Мы, еще начинающие ученые и не очень… Перед нами только-только открывается богатейшая и не очень сокровищница…
— Философская дискуссия дала положительные результаты. И смелые побеги Самой Передовой в мире мысли, растущие на хорошо унавоженной почве умозрительной действительности, встретили всеобщую поддержку, а не злобствующие огрызания. Настоящим выражаю свой протест…
— Настоящим выражаю свою безоговорочную поддержку!
— На Персию!
— В бордель!
Тут голоса разделились, кажется, поровну.
Разваливающийся на глазах симпозиум взялся восстанавливать сам Межеумович. Мановением руки рассеяв очередь выступающих, он сказал:
— И что же мы видим? А видим мы, что Сократ утверждает, что, дескать, в варварских идеалистических воззрениях надо кое-что удержать и перенять. А это служит методологической основой низкопоклонства перед гнилой варварской, если можно так выразиться, “культурой”, обоснованием космополитического призыва гнуть спину и снимать норковую шапку перед иностранщиной. По сути дела Сократ просто запрещает распространение и чтение “Философских тетрадей” Отца и Основателя в Сибирских Афинах. Он и на базарах и в борделях бранит издательство за то, что оно издало “Философские тетради” массовым тиражом.
— О чем это он? — спросил меня Сократ
— О борделях.
— А-а… — понял Сократ.
— Разговоры Сократа, раз уж он ничего принципиально не пишет, страдают схематизмом, абстрактностью, чуждым материалистической диалектике. Сократ привержен к логистике, в его бесконечных беседах нет последовательного проведения конкретного исторического и классового анализа развития науки и философии. Ввиду этого таковой Сократ грубо нарушает принцип партийности философии и нарушает Самый Передовой в мире метод в отношении идеологических вопросов.
Сократ сидел с непроницаемым лицом.
— Характерно, — продолжил Межеумович, — что Сократ неоднократно пытался обелить лидеров копенгагенской школы — махистов Бора, Пифагора, Гейзенберга, Гераклита, Парменида и Шредингера, представить их как стихийных материалистов, которых-де искажают идеалисты. С одной стороны, Сократ апологетически относится к варварской физике, а с другой, — принижает отечественную. В своих невежественных, антипатриотических беседах на базарах и в борделях сей “философ” старательно обходит вопросы доморощенного патриотизма и окончательно погружается в болото национализма. Сократу принадлежит клеветническое утверждение, будто между трудовым народом Сибирских Афин, его революционными традициями и Самой Передовой в мире идеологией нет никакой связи, будто бы эта идеология не воплощает в себе революционных традиций Сибирских Афин. Молчишь, Сократ! Видать, тебе и сказать-то нечего?!
Глава тридцатая
— Сказать-то мне, беспредельный Межеумович, действительно нечего. Я ведь ничего не знаю. А вот спросить есть что…
— Так спрашивай, — разрешил диалектик. — Я отвечу на все твои вопросы.
— Я уже давно понял, что ты, многоумный Межеумович, знаешь все.
— Да, — важно подтвердил материалист.
— И тем не менее, ты все же продолжаешь заниматься диалектической наукой?
— Продолжаю, Сократ, как заповедовал нам Отец и Основатель.
— И для чего же ты мучаешься?
— Как так?! Почему это я мучаюсь?!
— Но ведь, похоже, вечный ты Межеумович, люди ищут не то, что им известно, но лишь то, что им неведомо. Однако, если тебе эти мои речи покажутся пустым словопрением, не относящимся к делу и начатым ради одного только пустопорожнего разговора, рассмотри все же следующий вопрос: не видится ли тебе, что дело обстоит именно так, как сейчас было сказано? В самом деле, разве ты не знаешь, что характерно для геометрии? Когда геометрам неизвестно относительно диагонали, действительно ли она диагональ или нет, они вовсе не стремятся это выяснить, но узнают, каково отношение ее длины к сторонам площади, кою она пересекает. Не это ли они исследуют относительно диагонали?
— Именно это, — легко согласился диалектик.
— Далее, разве ты не знаешь, умнейший из умнейших, за исключением славного Агатия, конечно, что геометры стремятся с помощью рассуждения выяснить величину удвоенного куба? Они не выясняют,
