пепельными. Она и будет менять их цвет, пока не остановится на соответствующем для данного момента, по ее мнению.
— Получилось?
— Получилось… — Я снова разрывался, но лишь мгновение.
— Давай еще!
Надавливание “клавиш”, поворот Каллипиги.
БОГА НЕТ!
Начал меняться и цвет ее волос. Обычно она предпочитала рыжий, огненный. А сейчас становилась черноволосой, и кожа ее смуглела.
— Давай, давай! — тормошила она меня.
Я отпечатал еще одно сообщение самому себе:
Я ТВОЙ БОГ, ГЛОБАЛЬНЫЙ ЧЕЛОВЕК!
Она была права. Без Бога я мог жить, а без нее — нет.
— А твой приятель, Марк Аврелий, дурак! — сказала она беззлобно.
— Да какой он мне приятель?
— Приятель, а как же… Сколько раз пьянствовали вместе!
— Скажешь тоже… До него тысячу восемьсот лет.
Я уже не печатал, а лишь ласково поглаживал сам печатающий механизм, который мог принимать информацию только в двоичном коде: ноль — единица; плюс — минус; да — нет.
— Ну и сказанул он насчет погружения. Какой смысл погружаться в себя, правда ведь? Лучше погружайся, глобальный человек, в меня. И насчет соития он врет, Не просто трение это друг о друга, как он выразился, известных органов тела. Правда ведь?! Правда?!
— Правда, Каллипига, правда.
Она всегда была права, моя Каллипига.
Глава сороковая
Она стояла в лунном свете и светилась какой-то неземной красотой. Но холодом повеяло на меня от ее красоты.
— Поговорим, — предложила она и села на завалинку. Пристроился рядом и я, но так, чтобы нечанно не коснуться ее. Я уже чувствовал, что это будет ей неприятно. — Ты, верно, полагаешь, что любишь меня?
— Да, — сказал я с тоской.
— И мне тоже показалось, что я люблю тебя.
— Нет, нет, не показалось! — воскликнул я. — С чего бы это тебе могло показаться?
— Знаешь, меня однажды любил некий виртуальный человек. Это была мука. И для него, и для меня. Любить женщину может только простой человек, но не всемогущий, вроде него или тебя.
— Да какой же я всемогущий?
— Припомни, что ты делаешь со Временем. Ты просто не осознаешь своего могущества. Да и странное оно у тебя, не такое как у виртуального человека. Тот мог быть кем угодно и чем угодно. Но только не собой.
— Но я-то являюсь самим собой.
— Это тебе только кажется, глобальный человек. Вернее, это пока ты рядом с Сократом. Рядом с ним многие становятся лучше, а как только отходят, так снова превращаются в прежних.
— И чем же я был плох “прежний”?
— Да не был ты вовсе! Вот в чем дело.
— Как это не был?
— Да так. Ты только рядом с Сократом и стал. И то все время припоминаешь чужие жизни и живешь ими. А я хочу любить простого человека, который родился, имеет имя и когда-нибудь умрет.
— Да я хоть сейчас ради тебя умру!
— Нет, не сможешь, — с печалью в голосе сказала Каллипига. — Ты бессмертный…
Чувствовал я, чувствовал, что во мне скрыта какая-то тайна! Жаль только, что не мог ни осмыслить, ни понять ее.
И тогда я чуть снова не провалился то ли в сон, то ли в бред, то ли в жизнь.
— Нет, — сказал я вслух, — только не в жизнь, только не в чужую жизнь!
— Если бы в одну, а то ведь во всех сразу, — уточнила Каллипига.
— Я не понимаю.
— А я, думаешь, понимаю? Да и никто не понимает.
