просматривались два чернильных перстня – белая диагональная полоса на темном фоне и ромб, прямым крестом разбитый на черные и белые треугольники. Гобой разбирался в таких татуировках, он бы объяснил, что все это значит. А Спартак знал только то, что плевать он хотел на этого ухаря с блатными замашками.
Равнодушно глянув на сидельца, он занял место у двери.
– Ты чо, с парашей нюхаешься? – желчно спросил парень.
– Не понял.
– Может, ты пидор?
– Теперь понял.
Спартак бил наверняка, так, чтобы противник не смог провести ответный удар. Нельзя ему пропускать, пока челюсть окончательно не зажила. Он ударил кулаком в солнечное сплетение с такой силой, что блатарь минут пять приходил в себя, еще столько же откашливался и отхаркивался. Спартак внимательно наблюдал за ним, но у того и в мыслях не возникло дать ему в ответ.
– Ты че, в натуре, дикий? – уже без всякой спеси спросил мелкий уголовник.
– Нефильтрованным хорошо только пиво. А базар фильтровать надо.
– Я смотрю, ты умный… Тогда почему возле двери сел? В нормальной хате у двери параша; ты, в натуре, на парашу сел…
– Значит, на парашу. От меня вылетело, к тебе прилетело…
– Ты это, сам за базаром следи…
Спартак кивнул. Действительно, что-то разговорился он. Челюсть от долгих разговоров разболеться может, это ему ни к чему. Да и уголовник ему вовсе не интересен, чтобы напрягаться. Был бы нормальным, а то одни понты…
Блатарь понял, что Спартак не хочет с ним разговаривать, затих. А потом и вовсе ушел. Под конвоем, разумеется. Его повели куда-то на второй этаж, примерно через час он вернулся, но мимо камеры прошел сквозняком. Как понял Спартак, его отправляли в КПЗ, что находилась в подвале здания.
Еще через час самого Спартака увели на допрос в кабинет дознавателя, который занимала светловолосая дородная женщина в форме капитана милиции. Не глядя на него, она листала паспорт.
– Никонов Спартак Евгеньевич… Одна тысяча девятьсот шестьдесят седьмого года рождения… Зарегистрирован по адресу поселок Знаменка Княжевского района Московской области… Холост… Не судим… Или, может, что-то было?
Спартак слышал, что дисциплинарный батальон не считается судимостью. Слышал, но знал другое. Дисбат – это судимость; правда, после отбытия наказания она погашается автоматически и в паспорт отметка не ставится. Но с его пальцев сняли отпечатки, будет проведена проверка, его судимость обязательно установят. А может, дознаватель уже пробила его по базе данных, по паспортным данным, которые предоставил Артур в своем заявлении.
– Приводы в милицию были. До армии.
Спартак выжидательно посмотрел на женщину. Если она что-то знает, то может проговориться. Или выдать это движением глаз или даже мысли, которое можно уловить обостряющимся в неволе восприятием.
– А после?
Нет, не похоже, что капитан в курсе всех тонкостей его жизни.
– После работал. У меня мать больная, сестра маленькая, отца нет, семью содержать надо.
– Понятно. А как вы объясните конфликт с гражданином Сагояном?
– Это не конфликт, товарищ капитан. Это форменное беззаконие. Да, трудового договора с Сагояном у нас не было, но мы же работали. И кафе под крышу подвели. А это, между прочим, триста квадратных метров. Всю весну работали, все лето. Как говорится, строили, строили, наконец построили. И что? А ничего. Всем спасибо, все свободны. Короче говоря, он отказался нам платить. Получается, мы задарма все это время работали? Я понимаю, мы сейчас строим капитализм, но это же не значит, что мы, трудовой народ, должны терпеть его звериный оскал…
– Вы должны морды бить, так я понимаю? – с укоризной во взгляде усмехнулась дознаватель.
Она хоть и при погонах, но, по сути, это обычная женщина, пусть и облеченная властью. Неблагодарная работа, тяжелый быт, может, живет на одной площади со свекровью; муж, возможно, пьянствует или по бабам шляется, дети двоечники, в перспективе сын может стать прапорщиком, а дочь – проституткой. Все как у обычных людей, поэтому к ней можно взывать как к человеку. Главное – не дерзить ей, хотя и зажиматься не надо.
– Булыжник – оружие пролетариата. И кулак тоже… Э-э, извините, все забываю, что у нас капитализм, классовая борьба нынче под запретом… Хотя, если разобраться, Франция – тоже страна капитализма, и Швеция – тоже. Но там если трудовой народ зажимают, он на улицы выходит, булыжники в ход идут и все такое… Нет, я, конечно, не призываю выходить на баррикады, но и за пролетариат обидно. Работали, работали… Извините, говорить трудно…
– Да, кстати, хотела спросить, что это у вас во рту, – участливо посмотрела на него женщина.
Спартак, может, и не убедил ее в своей правоте, но в какой-то степени расположил к себе.
– Проволочная шина. Двойной перелом челюсти. Все тот же звериный оскал империализма. Какие-то крепкие ребята подошли, избили. Я так понимаю, их гражданин Сагоян нанял. Думал, что это убедит меня отказаться от денег. А не вышло, я снова к нему подошел. Он сказал, что я уволен и что денег не получу. А я не за себя в ответе, у меня бригада, я перед своими рабочими отвечаю… В общем, не выдержало сердце поэта. От всей души, так сказать…
– От всей души да по сто восьмой статье, – усмехнулась женщина.
– Ну, это вряд ли, – нахмурился Спартак.
В дисбате их заставляли учить наизусть и воинские уставы, и Уголовный кодекс, чтобы впредь неповадно было нарушать закон. Но сто восьмую статью он знал не по книгам, эта статья значилась в его уголовном деле, по ней он был осужден, – тяжкое телесное повреждение.
– По органу я его не бил, с этим у него должно быть все в порядке.
– По какому это органу? – развеселилась вдруг женщина.
– Ну, я же знаю, что такое сто восьмая статья, там про опасность для жизни сказано, про потерю зрения, слуха. Или какого-либо органа. Либо утрату органом его функций… А по этому органу я Сагояна не бил. В челюсть дал, врать не буду. Но там точно перелома нет. Он со мной сегодня разговаривал. Братков привел, те сказали мне, чтобы я проваливал, а то кости, говорят, переломают. Как будто мне этого мало? – С печальным вздохом Спартак погладил пальцами нижнюю челюсть. – Даже не знаю, как жить в этом мире, где прав тот, у кого больше силы…
– Ну, это мы подскажем, как жить в таком мире. А ты подскажи мне, откуда у тебя такие познания Уголовного кодекса. Только не темни, не надо…
Дознаватель вдруг расслабленно опустила плечи, выдохнула воздух, который, казалось, помогал ей поддерживать изнутри пышную грудь, полезла в ящик стола, достала оттуда пачку сигарет.
– Будешь?
И себя угостила, и Спартака не обделила.
– Кстати, я даже не знаю, как вас зовут, – по-свойски улыбнулся он ей.
– Татьяна Ильинична… Капитан Свекольникова… Можешь просто, Татьяна Ильинична… Так откуда познания?
– Три года дисциплинарного батальона, – покаянно вздохнул Спартак. – Раньше только два года давали, а потом три стало, и я на эти три года загремел…
– За что?
– Да начальнику столовой двинул. Он, когда падал, голову проломил… Я мог бы на суде сказать, что он тушенку ящиками воровал. Не сказал. Хотя он и воровал. Сто процентов моя вина, я ее даже отрицать не пытался. Не должен был этого делать, но не сдержался. А здесь другое дело…
– Будем разбираться, какое здесь другое дело. Если выяснится, что Сагоян вам не заплатил, с ним совсем другой разговор будет…
– А какая статья мне реально светит?
– Сто двенадцатая.
