— Двум смертям не бывать, командир. На то мы и солдаты. Вперед и только вперед…
— Не возражаю. Но мы разведчики в первую очередь. А умирать, если в крайнем случае потребуется, умрем, как пехотинец на поле боя. Дозор с отвлекающей задачей, говоришь? — Слегка усмехнулся Черемушкин. В глазах у него замельтешили веселые искорки. — В твоем предложении, Егор, есть что-то. Считай, что передовой дозор во главе с тобой определился. Пойдут еще Ахмет Юлаев и Иван Щегольков. Не возражаешь? Нет? Принято… Только умирать нам раньше времени никак нельзя. Право нам такое не дано. За нашими плечами дивизия, корпус, армия, фронт… Тысячи жизней должны быть спасены. Для этого мы здесь и находимся. И ждут нас дома только живыми. Дел у нас впереди — ой как много. А теперь — отдыхать. К вечеру попробуем выйти в эфир. Заждался от нас весточки наш генерал. Ахмет! — Дотрагиваясь рукой до плеча спящего Юлаева, тихо позвал он. — На пост. Чтобы было, как положено, особенно маскировка.
— Слушаюсь, товарищ лейтенант! — Сразу же, как будто и не спал, отозвался тот, беря в руки автомат и бинокль.
Ефрейтор Юлаев, татарин по национальности, несмотря на свой тридцатидвухлетний возраст прозванный разведчиками «дедом», пришел в дивизионную разведку из полковой по приглашению подполковника Кондрашова. Был он под стать двухметровому великану Рувиму Ласточкину, только чуть-чуть пониже. Кряжистая, широкая в плечах и узкая в талии фигура ефрейтора таила в себе, казалось, неиссякаемый запас энергии. Ахмет отличался молчаливостью. Его грубо скроенное, скуластое лицо носило следы перенесенной оспы, но затаенная, застенчивая улыбка, светло-коричневые под черными полукружьями бровей глаза скрашивали этот недостаток и говорили о надежности в любом трудном деле. Он многое умел. Его искусству бросать ременную петлю — лассо, так что она молниеносно схватывала намеченный предмет, товарищи не переставали удивляться.
Когда Юлаев ушел на пост, Черемушкин, полузакрыв глаза, стал думать о своих товарищах… Телочкин спал беспокойно, свернувшись калачиком под плащ-накидкой, и, время от времени меняя положение, толкал головой в плечо рослого Ласточкина. Испачканное глиной лицо его то светлело, как у беззаботного ребенка, то вдруг становилось мрачным и насупленным. Он облизывал губы, словно от жажды. Румянцев, наоборот, спал крепким, здоровым сном смертельно уставшего человека, не выпуская из рук покрытого каплями росы автомата. Он по-смешному выпячивал губы и тихонько посапывал. Рувим Ласточкин лежал на спине, вытянувшись во весь рост и прикрыв глаза пилоткой. Его крупная, правильной формы голова с коротко остриженными под «бокс» черными, как смоль, волосами покоилась на вещмешке, втиснутом под узловатые древесные корни. Черемушкин посмотрел на Наташу, так нежданно-негаданно разделившую с разведчиками свою судьбу. Лицо ее было каким-то мечтательным. Видно, сладкое сновидение охватило девушку целиком, придя из далекой теперь, довоенной жизни. И тут он заметил на ее щеке деловито снующего муравья. Наташа потешно сморщила нос. Лейтенант беззвучно рассмеялся и потянулся рукой за сухим стебельком травы, чтобы согнать непрошеного гостя. Муравей, словно поняв намерения человека, сбежал со щеки на землю. Голова к голове, касаясь волос Ковровой своим огненно-рыжим чубом, спал Щегольков. И оба они почему-то показались ему братом и сестрой.
Черемушкин осторожно тронул рукой плечо дремавшего рядом с ним старшины Двуреченского. Тот вздрогнул, слегка сжал ладонью лицо, прогоняя сон, и вопросительно посмотрел на лейтенанта.
— Послушай, Егор! Сегодня, сейчас же, не теряя времени, ты должен с намеченной группой уйти в партизанский отряд. Ты знаешь координаты. Выходишь к южной окраине Егорино. Но на пути лежит озеро. Реши, стоит ли его переходить вброд. На карте пестрят знаки, указывающие на его заболоченность. От Егорино до железной дороги, связывающей станции Ширино и Лопатино, два километра. Теперь, видишь на карте монастырь? Ты, Егор, не доходишь до него. Он остается правее и северо-западнее от тебя. Группа под прямым углом меняет направление, переходит железную дорогу и следует к хутору Камышиха. Обойдешь хутор с левой стороны. Посмотри — на твоем пути сплошные лесные массивы. Так что внезапное столкновение с гитлеровцами здесь почти исключено.
— Это женский монастырь? — сдерживая улыбку, спросил Двуреченский.
— Не знаю, женский ли, мужской… Какая тебе разница? — Недоуменно проговорил Черемушкин.
— Не говори, командир! Если женский, то очень хочется и с монашками за руку поздороваться. Женским духом напитаться. Эх, елки точеные! Они, поди, прозрачные, как льдинки на солнышке! — Старшина подмигнул Черемушкину. Глаза его весело блестели.
— Что-то не припомню за тобой подобных интересов, старшина, — усмехнулся Черемушкин. — Задачу усвоил?
— Как пионерскую клятву, командир! Все будет — тик-так.
— Но это еще не все… Карту с полевой сумкой унтерштурмфюрера Маллона прихватишь с собой. Если будет очень «жарко», сумку и все, что в ней находится, оставишь. Может всякое случиться. То есть, — он посмотрел в глаза Двуреченскому, — ты понял меня, Егор?
— Как не понять, командир! Живым врагу разведчик не сдается.
— Свою же карту, как и свои жизни, беречь до конца… Это и приказ, старшина, это и просьба. Для наших карта эта, как понимаешь, стоит дорого.
— Прочно усвоено, командир. Но вот имеются у меня некоторые соображения…
— Давай выкладывай! — Заинтересованно согласился Черемушкин.
— Захваченная нами карта и все ее данные, как мне лично кажется, смодулированы при докладе на совещании, например, начальников штабов соединений и отдельных частей. Состоялось оно скорее всего при штабе моторизованной бригады и имело конкретную цель — окончательно выяснить готовность к контрнаступлению. Начальник штаба группы мог экстренно отбыть в свою резиденцию, а по случайной ошибке или стечению обстоятельств оставил продублированную карту у начальника штаба бригады. Затем поступил приказ: карту как совершенно секретный документ не уничтожать, а срочно нарочным доставить по назначению. Отсюда и появление на дороге в ночное время лейтенанта СС Маллона…
— Ты как прочитал мои мысли, Егор. Может, именно так и произошло. Только добавлю: штаб фашистской группировки расположен где-то совсем рядом с моторизованной бригадой. В каком населенном пункте, для нас остается пока тайной. Это предположение вызвано не только интуицией, но и построено на расчете кратковременного пребывания унтерштурмфюрера СС Маллона в пути. И все же тут много неясного. Кстати, в твоем вещмешке хранится взятое нами на случай обмундирование унтер-офицера от инфантерии. Второй комплект — рядового гренадера — у старшего сержанта Румянцева. Думаю, они нам пригодятся…
— Что-нибудь замышляете интересное? — спросил Двуреченский.
— Зреет мыслишка одна, Егор. Мозгую, как оставить фрицев с носом, хотя бы временно не иметь за собой «хвоста».
— Рискуешь, командир… Немцы — не олухи царя небесного.
— Мне нужно, чтобы они поверили, пусть на короткое время, но поверили, что сведения о присутствии в их глубоком тылу советских разведчиков не соответствуют действительности. О том, что они могли знать о нашем появлении, говорит сам факт нападения на самолет «мессершмиттов». Иначе как понимать случившееся с нами?
— Ну, что ж, Евгений, наступило время будить ребят и прощаться. Пора в путь-дорогу. Пусть хранят вас боги… Встретимся ли? — с затаенной грустью произнес Двуреченский, положив свою руку на плечо Черемушкина.
— О чем ты это, друг мой? Жить нам еще долго — впереди столько дел! Уйти из жизни в такое время — дезертирство…
Иван Щегольков, собравшись, молча пожал руку лейтенанту. Глаза его влажно заблестели. Румянцев заменил на посту Юлаева. Уходящие обнялись с командиром, с оставшимися товарищами, и Черемушкин несколько томительных минут смотрел вслед группе старшины Двуреченского, пока их фигуры не исчезли в лесных порослях.
Если бы в эту минуту лейтенант Черемушкин мог знать, что происходит в стане противника, он наверняка принял бы экстренные меры и уж во всяком случае сменил место временной стоянки разведчиков.
В три часа ночи начальник контрразведки армейской группы войск под кодовым названием «Метеор»
