Тутанхамон

эмоциями. Тебе к голове белое надо прикладывать и все будет в порядке.

ТАМАРА. Родная моя, говори меньше, сойдешь за умную. (Молчит.) Ну? И чего ты тут живешь у чёрта в татарах? Мрак. Могла бы эту квартиру запросто поменять на центр, свинтить отсюда.

АСЯ. Ай, нам что Крым, что крематорий. Тут хорошо. Никуда с «Кубы» не уеду. И Тиграну нравится тоже.

ТАМАРА. Говно вопрос. Как ему не нравится — трехкомнатная квартира, газ, свет, вода, всё есть. А он в горах жил раньше, в аулах, в кибитках. А тут — повесь фараона и живи. Ты ему скажи — он его выживет отсюда.

АСЯ. Кто?

ТАМАРА. Фараон этот — выживет его. Я чувствую.

АСЯ. Никто нас не выживет. И не ругайся на него, он же — Бог.

ТАМАРА. Какой Бог? Кто Бог?

АСЯ. Ну он — Бог. Хоть и ебипетский, но всё ж таки. Не выживет. Нет, нам на «Кубе» будет хорошо. Тут и клуб есть, и магазин, и церква, и пляж, и музыка живая, и «харикришны» ходют, и бутылки моют. (Смеётся). Пусть висит. (Взяла полотенце, встала на стул, протирает портрет). Дальше идти некуда, конец города. Никуда он нас не выживет. Жизнь только-только, можно сказать, начинается.

Тамара смотрит в окно, слушает трубача, который всё так же играет на трубе.

ТАМАРА. Ну, что оно дудит? Пьяный?

АСЯ. Да мы привыкли. Как школу расформировали, всех растолкали — кого куда, а их сюда перевели, ихнее консерваторское, ну — трубное отделение.

ТАМАРА. Духовое.

АСЯ. Ну да. Факт тот, что там студенты-музыканты — симпатичные парни встречаются. Когда вот так по ночам играют — красиво даже, романтично.

ТАМАРА. Ты уже нашла себе симпатичного. Тигра. Дудит! (Пауза.) Кто это додумался наш район «Кубой» назвать?

АСЯ. Потому что полуостров. И прямо в пруд. А там — город. Поэтому.

ТАМАРА. А Куба — остров.

АСЯ. Нет, полуостров.

ТАМАРА. Нет, остров.

АСЯ. Нет, полуостров! Факт тот, что, Тома, поверь: тебе белое к голове надо и тогда всё-всё будет…

ТАМАРА (вдруг закричала). А тебе просто башку надо, поняла?! Терплю её бредятину, терплю, надоела! Я её на шею, а она вместо шляпы садится. Дура! Семисёлка! Люблю, люблю! Сама старая! Мадам Каракум! Всё. Напоролась я твоей еды, напилась, до свидания. Размножайся! Родная моя, не отвлёкивываю я тебя от Тутанхамона. Живи. Тебе я на что? Для пафоса? «Смотрите, какая у меня подружка есть, в аэропорту объявляет!», да?! Фу, один другого гаже. Идиосинкразия у меня на тебя. Тошнит меня от тебя! От вас! Бобры обмоченные!

АСЯ. Ну и все, спасибо за поздравление. Завидует, а?! (Заплакала.)

ТАМАРА. Так точно, иззавидовалась. Сучу ногами и кругами. Бью чечетку. Поеду назад, пока не поздно. Дура, из аэропорта тащилась, ехала, а она…

Тамара сапоги принялась обувать в коридоре, молнию рвет, никак не выходит. Плачет. Молчание. Ася рыдает, в окно смотрит. За окном группа в розовых костюмах пошла от реки назад, мимо дома. Все поют то ли под баян, то ли под гармошку «Харе, Кришна!» во всю силу. Тамара вышла на балкон, кричит:

Цыгане шумною толпою толкали задом паровоз! Молчать, кусок сороконожки! Дурак не идёт в овраг и не лечится! Ходют, сектанты, блин, с поросячими носами!

«Харекришны» прошли, не обращая внимания на Тамарины крики. Поют. Тамара пошла к Асе в одном сапоге, стала вдруг её обнимать, плачет с нею вместе.

Прости. Поздравляю. Искренне рада. Давай, по шампаневичу, за твой брак.

АСЯ. Ну, что, Тома, что?

ТАМАРА. Ничего. Ничегошеньки. Счастливая. Поздравляю. А я — видишь? У них уже косточки погнили, а я всё хожу, дура. Мужа похоронила, сына похоронила, всех похоронила. А сама живу. Зачем? Вот парик, вот — подтяжку. Спичками подогрев — чирк! — я живу! Спасибо — позвала. А то сижу, как сова. На работу сбегаю, и дома — плачу, плачу. Опять на работу и — скука, хоть помирай.

АСЯ. Я вот помру тебе. В гроб себя ложит. Молодая, а такие слова? Надо жить, Тома, несмотря ни на что. Всё, мир на «Кубе». Тихо. (Пауза.) Ну, я надену?

ТАМАРА. Кого?

АСЯ. Да платье? Покажу? Оно такое, Томка, с рюхами с такими по подолу! И в мелких-мелких красных розочках! (Смеётся, рот ладошкой закрывает.) Кто-то должен порадоваться. Я так хочу, чтоб все со мной радовались. А никто не радуется, понимаешь?

ТАМАРА. Ах, уймитесь, батенька, я рада до посинения. Давай платье, родная моя. Только рюшек-то должно быть меньше. Чем больше, тем ближе к рабоче-крестьянству.

АСЯ. Ну и что? Факт тот, что мы гордимся, что мы рабоче-крестьянские! Он приедет сейчас! (Пошла в другую комнату, быстро надевает платье.)

ТАМАРА. Да мне по фиг, правда. Наряжайся, я схожу пока к Глебу, посмотреть на нашу старую квартиру. Пустит меня Глеб-то твой? Помочь молнию?

АСЯ. Он мой, как и твой. Нет, да сейчас я, постой! Не ходи, не надо!

ТАМАРА. Ну, наш. Пустит? Схожу. Подышу. Жарко. От дура я, бедная, дура.

Вышла в подъезд. Позвонила в дверь этажом ниже, в ту квартиру, что под квартирой Аси. Глеб дверь открыл. Он с бородёнкой жиденькой, в рубашке клетчатой, в тапочках, что-то жуёт.

Глеб, здорово. Тым-тыры-дым. Тым-тыры-дым. Родной мой, я на секунду. Ешь?

ГЛЕБ. Ем.

ТАМАРА. Я Тамара. Печальный демон, дух изгнанья. Ага. Это я. Царица Томка. Прям с горы. (Смеётся.) Красивый. Но постарел. Менялись с вами квартирами, помнишь? Пятнадцать, что ли, лет прошло.

ГЛЕБ. Ну, помню.

ТАМАРА. Родной мой, ты не приветлив. Вау-у, что ж тут так всё запущено?

ГЛЕБ. Я спать ложусь. Завтра рано утром уезжаю.

ТАМАРА. Ах, уймитесь, батенька. Ну, пусти меня, родной, я пройду, посмотрю, не украду я твоего богатства. (Пошла по комнате мимо Глеба.) Тым-тыры-дым. Тым- тыры-дым. Ну, что-о-о, а? Сказала — пройду по комнатам, погляжу, ну?

ГЛЕБ. Зачем?

ТАМАРА (смеётся). А что за секреты? Закопано миллионов, признавайся? (Встала у окна.) О, градусник меж рамами. Это еще отец делал, так и осталось. Зачем меж рамами — неясно. От дурак был, а? Старый дурак. (Смеётся.) Так и стоит. Среднюю температуру между комнатой и улицей показывает. Смешно.