— Я тебе доверяю, — согласилась Таня.
Что это за улыбка постоянно змеится на его губах — по-другому и не скажешь! Догадывается, зачем она напросилась на встречу?
И тут в голову Тане пришла счастливая мысль: Шурка! Именно о ней она и будет говорить, о чем же еще?
— О чем будем говорить? — спросил он.
— Об Александре.
— Хочешь сказать, что не заметила, как она выросла?
— Но как ты… Но я же… Да!
— Исчерпывающий ответ! — расхохотался Мишка.
— Конечно, я не об этом. Но ты же знаешь, она поступала в университет на экономический факультет, а совсем недавно я узнаю, что она перешла на юридический…
— Я знаю. Саша со мной советовалась.
— Могу представить, что ты ей посоветовал.
— Если она этого хочет, я не видел причин препятствовать.
— А я, выходит, человек посторонний и о таком важном событии в жизни дочери узнаю едва ли не случайно, между прочим.
Он посмотрел Тане в глаза:
— А что ты вообще знаешь о своей дочери?
— Ты хочешь меня оскорбить?
— Спаси и сохрани! Я всего лишь подумал, может, ты знаешь того парня — или мужчину постарше, — в кого наша дочь влюблена?
— Александра тебе и об этом говорила?
— Ничего она мне не говорила, но это же так очевидно.
— То есть ты заметил у девчонки состояние влюбленности.
— Пусть будет так — состояние, но на твоем месте я бы узнал, кто он, а то выяснится, что это еще один…
Он осекся и виновато взглянул на нее: догадалась, кого он имел в виду?
— Пойдем потанцуем. — Он протянул Тане руку. Она было заколебалась: день, никто в ресторане не танцует, хотя и включили магнитофон, — но тут же на себя разозлилась: вечно она оглядывается, что скажут, что подумают, была моложе — ни на кого не обращала внимания. Когда была влюблена в Мишку.
— Значит, говоришь, собиралась со мной о Саше поговорить? И для этого встречу назначала. И выскочила из дома, чуть мне под ноги не свалилась…
— Ты к чему это клонишь?
— Просто я подумал, что ты по мне соскучилась.
— Вот еще! — фыркнула она.
— А я соскучился.
— Давай лучше посидим. Что-то у меня голова кружится, — проговорила Таня; ей было все труднее сдерживать себя.
Хотелось обнять его, прижаться на виду у всех и целоваться до самозабвения, как когда-то давно.
— У меня есть предложение, — сказал Михаил, когда они вернулись за столик. — Завтра я улетаю, надо собрать вещи, приготовиться. Давай поедем ко мне и там спокойно поговорим обо всем.
Таня вдруг заколебалась. Разве не для этого она назначила Мишке встречу, чтобы остаться с ним наедине, но когда он сам это предложил, ей стало не по себе.
— Пойдем, — промямлила она, ненавидя себя за эту нерешительность.
Михаил расплатился за обед, и они вышли из ресторана. Он открыл машину и опять уселся на место пассажира. Таня покорно села за руль.
— Ты живешь там же? — буркнула она.
— Там же. — Мишка откровенно потешался. Правильно, Таня это заслужила.
Через некоторое время они уже входили в знакомый подъезд. Здесь почти ничего не изменилось: те же обшарпанные стены. Вот только дверь Михаил сменил на металлическую. Есть что хранить?
— Я слишком часто уезжаю из дома, — проговорил он, хотя она ни о чем его и не спрашивала.
— Мог бы пускать квартирантов.
— Мог бы, — согласился он, — но я никогда не знаю точно, когда вернусь, а зависеть от чужих людей… Нет, свой дом есть свой дом.
Едва за ними закрылась входная дверь, как Мишка развернул ее к себе и стал целовать. Она почувствовала, как он туфля о туфлю сбрасывает обувь со своих ног, и так же сбросила свои туфли.
А потом они стали пятиться к спальне и даже не смогли постелить постель, так обоим показалось невозможным ждать еще хоть одно мгновение.
Ничего не забылось. Ничего не разбилось, так что не понадобилось и клеить. По крайней мере то, что всегда было между ними, уцелело.
Жалко, память осталась. И не изменилась жизнь вокруг них.
— Ну что, теперь мы квиты? — спросил Мишка, когда Таня лежала на его плече, вдыхая забытый запах родного мужского тела.
— Что ты имеешь в виду? — лениво поинтересовалась она, от расслабленности не сразу поняв, о чем он ее спрашивает.
— Я говорю, ты упрекала в измене меня, а теперь изменяешь мужу со мной? Значит, ты, так легко осуждающая других, к себе не очень строга?
Таня не поверила своим ушам. Когда она ехала к Мишке, то была уверена, что он просто спит и видит, как бы провести с ней время, а он… Он только и ждал момента, чтобы, как говорится, ее же салом ей же по мусалам?! В такую минуту!
— Как ты можешь сравнивать? — От возмущения она даже оттолкнула его от себя. — Ты изменил мне, а я — совсем другому, постороннему тебе мужчине. Или тебе Леню стало жалко?
— Мне стало жалко тебя. Ты кинула мне кость и решила, что осчастливила?
— Просто я слышала то, что ты говорил Маше! — выкрикнула она.
— Ага, и решила, значит, проводить героя на войну, пожертвовав своим девичьим телом.
Таня задохнулась от возмущения. Да как он смеет! Девичье тело! Намекает, что она выглядит не так свежо, как раньше? Нет, он просто злится! Ну да, злится на нее за то, что когда-то не простила ему измены, живет теперь с другим мужчиной…
Но теперь-то она уже простила.
— Извини. — Он прижался губами к ее обнаженной спине.
— Не можешь забыть моего ухода?
— Ты приговорила меня к смертной, казни за кражу булки.
— В голодный год, — добавила она.
— Мне не до шуток. — Мишка приподнялся и сел на кровати. — Если бы ты знала, какие противоречивые чувства борются во мне! Одно — взять тебя за твою красивую шейку и задушить. И второе — прижать тебя к себе и никогда никуда не отпускать.
— И какое чувство сильнее? — спросила Таня, не пошевелившись, когда его сильные руки и вправду сомкнулись на ее шее.
— Котенок, что мы с тобой наделали!
Он уткнулся Тане в шею и замер. Но через несколько мгновений заговорил:
— Я много думал, почему все так получилось, и понял: в этой жизни каждый получает по заслугам. Я ведь прежде не рассказывал, каким балбесом был до встречи с тобой. Мы с Георгием — был у меня такой дружок — соревнование устроили: у кого больше женщин будет. Считай, почти каждый вечер — новая. Ни о какой любви, конечно, не было и речи. Причем этих девушек я не то что не любил, не уважал…
— Зачем ты мне это рассказываешь? — спросила Таня, как ни странно, спокойно принявшая его откровенность, словно он говорил не о себе, а о каком-то незнакомом ей человеке.
— Затем, чтобы ты поняла, почему я поскользнулся на банановой кожуре, которую сам себе под ноги и
