бросил.
— Ты стал говорить как-то витиевато.
— Это оттого, что я слишком часто философствую сам с собой. Просто тогда, в тот единственный раз, когда я ненадолго забылся, мне помахало ручкой мое прошлое, понимаешь? Я даже представить не мог, чем обернется мое безрассудство… Наверное, глупо говорить об этом теперь, когда у нас осталось… — он взглянул на часы, — всего два часа… Могу я попросить тебя об одолжении?
— Конечно, говори, что сделать.
— Отвези меня, пожалуйста, в аэропорт.
— А куда потом деть машину?
— Поставь ее куда-нибудь на стоянку. Я оставлю деньги… Если что, заберешь ее себе.
— В каком смысле, если что! Какое может быть «если»! — чуть ли не закричала Таня. Она опять почувствовала себя близкой к обмороку. На этот раз в страхе за жизнь Михаила.
Что с ней творилось! Она готова была простить ему все: пусть хоть и задушит ее, пусть изменяет, только бы она знала, что он живет на белом свете!
Вот, оказывается, что сильнее всего: страх за жизнь любимого, а вовсе не его так называемое предательство. Как она раньше этого не понимала!
Нет, ничего с Мишкой не случится. Такого просто не может быть! Она так по-детски себя успокаивала, не замечая, с какой любовью смотрит на нее Мишка.
— Ты чего?
— Запоминаю, — проговорил он и поправил ее длинную прядь. — Знаешь, а мне нравится твоя новая прическа. Какая-то залихватская. Словно ты решилась на что-то. И этот цвет волос с красноватым отливом. Как-то я смотрел старый фильм. Он назывался «Бабетта идет на войну». Ты тоже будто идешь на войну. Это у тебя такой камуфляж…
— Скажешь тоже! — не выдержав, улыбнулась Таня и заплакала.
— Перестань, что ты как по покойнику.
— Я плачу по нашей с тобой жизни.
Он тоже нахмурился.
— Господи, как я на тебя злился! Прежде я ни за что бы не согласился встретиться с тобой вот так, на одну ночь. Только потому, что я не знаю, увидимся ли мы снова, я решил не отказываться от такого подарка судьбы…
Таня уже собралась было разозлиться, но подумала, что уж в этом-то она сама виновата. Мишка не просил ее о встрече. Сама пришла, сама осталась.
Но он не совсем правильно понял ее задумчивость.
— Да-да, и нечего строить такую физиономию. Запомни, Татьяна, мне подачек не надо. Даже от тебя. Ты небось шла на встречу со мной и страшно гордилась своим безрассудством. Как же, ушла от мужа. На целую ночь. Во-первых, мало геройства уйти от человека, когда он лежит в больнице и не может тебе этого запретить, а во-вторых, ты уверена, что повторила бы то же самое, будь Каретников здоров? Не уверена.
Таня смутилась и покраснела.
— Хорошо хоть краснеть не разучилась, — заметил Мишка.
Почему вообще она решила, что он обрадуется ее поступку? Прав Мишка: гетера утешала героя, идущего на битву.
Но ведь он и правда на нее уходил!
Нет, правильно она сделала. Пусть он даже теперь посмеивался над ней. Но Мишку можно понять: он уезжал и мог больше не вернуться… Нет, только не думать об этом, так думать страшно!.. Так вот, он понимал, что оставляет ее с другим мужчиной, с которым Таня будет жить да поживать, стараясь забыть об этой проведенной с ним ночи. Так он считал?
Ну почему в жизни не бывает все ясно и понятно. Почему то, что хорошо на бумаге, в Библии, например, или в моральном кодексе, в жизни оборачивается или скукой, или загубленной жизнью…
— Ничего я собой не гордилась, — все же сказала она. — Если хочешь знать, я просто панически боялась.
— Чего — нашей первой ночи?
— Нет, того, что ты разозлишься на меня и прогонишь.
— Подумаешь, большая потеря! Что бы ты сделала? Села на маршрутку и уехала.
Он подначивал ее, но Таня больше не обижалась на него и не хотела тешить свою гордыню.
— Я бы стала перед тобой на колени, руки тебе целовала…
— Танюша, ты что? — Он приложил руку к ее лбу. — Никогда прежде не видел тебя в такой экзальтации. Я всего лишь мужчина, которого ты бросила, помнишь?
Ну вот, она сделала только хуже. Его вовсе не умилила ее готовность к самобичеванию. Он даже оскорбился.
— Прости!
Теперь только это ей и остается — просить у своих близких прощения. За что? Есть за что!
Они с Мишкой спустились по лестнице к подъезду, и он вывел машину из гаража, а пока запирал двери, Таня села на переднее сиденье.
— У тебя права с собой? — спросил он.
— С собой.
Какие сухие, официальные слова произносят они друг другу. Люди, которые считали, что каждый из них нашел свою половинку. Теперь им нечего друг другу сказать на прощание?
— И все равно я не жалею, что увиделась с тобой перед отъездом, — сказала Таня, глядя на дорогу, будто и не Мишке говорила, а себе. — Я буду теперь все время жить нашей встречей.
— Я благодарен тебе, Котенок, за ночь любви, — тихо проговорил он. — Прости, что я грубил тебе. Мне было обидно, что ты… нет, больше я ни слова не скажу о том, что было и кто виноват. Странно и горько, что мы живем врозь, и мне все хочется сказать самому себе, что моя вина не так уж велика… И хочется обвинять тебя за непримиримость. Но может, ты была права…
— Я была идиоткой, — сказала Таня; она хотела выговорить что-то еще, но губы будто смерзлись и не хотели выпускать наружу ставшие теперь ненужными слова.
Пока они ставили машину на стоянку — к зданию аэропорта теперь нельзя было просто подъехать и остановить машину, — пока Мишка покупал для Тани цветы, а потом они целовались в закутке между двойными дверями зала ожидания, как желторотые юнцы, у стойки регистрации почти никого не осталось.
Таня дождалась, когда Михаил зашел в стеклянный накопитель. Смотрела, как он протягивает свои документы девицам в летной форме, а он заметил ее лихорадочный взгляд, выглянул наружу и крикнул ей на прощание:
— Иди, не жди меня!
И она пошла, понурившись, как будто он этим криком взял и выгнал ее из своей жизни.
Спохватилась! Больше пяти лет ее не было в этой самой жизни, а теперь ей вдруг стало обидно.
Таня не помнила, как дошла до автостоянки, как завела машину и поехала, сквозь пелену слез почти ничего не видя. Но тут же опомнилась: еще не хватало ей погибнуть в Мишкиной машине!
Она остановилась у обочины и минут пятнадцать ревела в три ручья над своей разбитой жизнью. Как Штирлиц, вспомнила она, вытирая слезы и припудривая лицо. Только он останавливал машину у дороги, чтобы заснуть, а она — чтобы проснуться.
Глава двадцатая
Таня поставила машину на стоянку недалеко от дома. Подумала, что Михаил, наверное, сообщит, когда вернется. Если не ей, то хотя бы Александре, и тогда Таня поедет его встречать.
И ничего не скажет ныне действующему супругу? Маша говорила, что ему гораздо лучше, значит, Каретникова скоро выпишут. И она опять попадет под его жесткий контроль.
Интересно, после того как Таня изменила Леониду, сможет она смотреть ему в глаза? Небось он прежде с таким прецедентом не сталкивался. Он изменял женщинам, женам, это было естественно, но вот чтобы ему… Что бы он сделал с ней, если бы узнал?
