лился лунный свет… которого было достаточно для того, чтобы Пэйтон увидела: Дрейк, заметив ее, даже не потрудился встать.
Это ее поразило сильнее, чем все, что она видела на борту «Ребекки». В то время, когда они плавали с ее братьями, Дрейк всегда вставал, когда Пэйтон входила в комнату или выходила на палубу. Ее братья поддразнивали его, ведь Пэйтон с босыми ногами и косичками вовсе не напоминала благородную даму, при которой джентльмены демонстрировали свои утонченные манеры. Но Дрейк никогда не обращал на них внимания, всегда вставая при появлении Пэйтон.
Очевидно, сегодня не тот случай. Сейчас он смотрел на нее снизу вверх с того места, где сидел, привалившись к дальней стене и опершись локтями о колени. Поднял голову, увидел ее и отвернулся.
Да провались оно всё пропадом! Она понанесла ему еды, которую с таким трудом достала: фрукты, хлеб, не говоря уже о нескольких полосках солонины, прикосновение которых к ее голому животу было весьма неприятным, — а у него еще хватило наглости выказывать подобное пренебрежение по отношению к ней, Пэйтон! Не то, чтобы ее волновало то, что он не встал. Но Дрейк мог бы хотя бы поприветствовать ее…
И тут ей пришло в голову, что он, наверное, болен!
Боже милостивый! Вот оно что! Подлые ублюдки! Что они с ним сотворили? Да она им всем глотки перегрызет.
Вбежав в камеру, Пэйтон опустилась на колени рядом с Дрейком, не замечая, как фрукты и булочки выпали из-под ее рубашки и покатились по полу из твердой древесины.
— Дрейк, — вскрикнула она срывающимся, севшим голосом. — Ты в порядке? Что они с тобой сделали?
Он повернулся к ней лицом, но впервые взгляд его серебристых глаз не взволновал ее. Пэйтон была слишком занята поиском ран, чтобы заметить, как он смотрит на нее. «Неужели они били его? Может даже хлыстом?» — мелькало у нее в мыслях. Даже при тусклом лунном свете Пэйтон видела, что Дрейк выглядел не лучшим образом: его брюки, прежде желтовато-коричневого цвета, теперь выцвели и стали серыми, с двумя одинаковыми прорехами, через которые выпирали его загорелые колени. Дрейк уже давно лишился камзола и жилета — Пэйтон, вроде как, видела их на первом помощнике Француза в придачу к начищенным до блеска ботфортам Дрейка. На пленнике остались лишь брюки и льняная рубашка, когда-то белая и целая, а сейчас серая и разорванная прямо посередине, она открывала его грудь и крепкий мускулистый живот.
И хотя одет он был, вопреки обыкновению, не с иголочки, Пэйтон, осмотрев его, не увидела никаких ран. В действительности, для человека, питавшегося последний месяц только кашей и водой, он выглядел неплохо. Даже отросшие борода и усы не скрывали его красоты, лишь подчеркивая аристократичные черты его лица. Пэйтон даже пожалела, что мисс Уитби стала любовницей другого человека. Бекки и Дрейк составили бы прекрасную пару.
И так как последний продолжал молча смотреть на Пэйтон, той пришла на ум ужасная мысль. Она потянулась и схватила его за плечи.
— Дрейк! — закричала она. — Они отрезали тебе язык?
Затем его верхняя губа, которой Пэйтон любовалась мгновением раньше, поскольку ее не портили даже рыжеватые усы, скривилась:
— Нет, — ответил он голосом настолько низким, что звук его напоминал гортанное рычание. — Разумеется, нет, Пэйтон, и почему ты все еще здесь? Мне казалось, что я приказал тебе убираться с этого корабля.
Она моргнула.
— Ты говоришь…. Ты не ранен?
— Конечно, нет. Но если ты сейчас же не уберешься отсюда, я устрою тебе такую трепку…
Он сделал вид, что бросается к ней, но Пэйтон попятилась на четвереньках, как краб. Оказавшись на безопасном от него расстоянии, где он не мог достать из-за удерживающих его цепей, она села и молча, потрясенно смотрела на него расширившимися глазами.
Он поднялся, но вовсе не по велению джентльменского долга. Нет, он пытался добраться до нее, чтобы, без сомнения, выполнить обещание и хорошенько ее отшлепать. Он издавал ужасные хрипящие звуки, безуспешно пытаясь разорвать цепи. Пэйтон редко видела, чтобы Дрейк выходил из себя, — и никогда еще он не терял самообладание из ее поступка, — поэтому она следила за ним, испытывая одновременно ужас и восхищение. Она не раз доводила до белого кипения своих братьев, — особенно Росса, — но никогда еще никто из них не впадал в такую ярость.
Какое-то время она наблюдала за беснующимся Дрейком. Он порывисто ругался такими словами, от которых у благовоспитанной молодой леди уши бы запылали. Но Пэйтон слышала подобные проклятия ежедневно и иногда сама так выражалась, когда ее провоцировали. Время от времени она смотрела на дверь корабельного карцера. Она закрыла ее за собой, но это не означало, что никто на корабле не услышит его голос. Им можно было не волноваться о Тито, но не у всех была слабость к бутылке, и кто-то мог бы поддаться любопытству и посмотреть, что происходит.
Пэйтон решила, что пора бы его заткнуть, — если бы только она могла воззвать к его разуму, — но девушка понятия не имела, как это сделать, не приближаясь к нему. Вспомнив о том, как он тряс ее накануне, Пэйтон не собиралась позволять ему схватить ее огромными руками. Она попыталась вспомнить, что делала Джорджиана, когда Росс вот так выходил из себя. Кажется, та плакала.
Слезы? Ей придется заплакать?
О, Боже. Когда же придет конец ее злоключениям?
Притянув колени к груди, Пэйтон постаралась издать что-то, напоминающее рыдание, немного подергивая плечами, хлюпая носом и изредка посматривая на Дрейка. Тот ничего не замечал. Вместо этого он старался оторвать одну из цепей от железного основания, прикрепленного к стене.
Пэйтон с отвращением подумала, что придется заплакать погромче, поэтому она всхлипнула, и затем поспешно опустила голову, как только Дрейк наконец-то посмотрел в ее сторону.
— Пэйтон? — По его голосу нельзя было сказать, что он встревожился так, как делал всякий раз Росс, когда Джорджиана плакала. Дрейк же смотрел на Пэйтон с подозрением.
Пошло оно всё к черту. Неужели придется заплакать по-настоящему? Пэйтон попыталась подумать о чем-то грустном. Ее покойная мать. Нет, в этом нет ничего печального. Та умерла, когда Пэйтон было всего несколько часов от роду. В отличие от братьев, которые иногда вздыхали и смотрели куда-то вдаль всякий раз, когда сэр Генри говорил о матери, Пэйтон ее не знала. Что еще? Мэйлинг оставила ее и вернулась к своей семье. Но в этом тоже ничего печального нет. Мэйлинг была так счастлива. «Константа»? Ее семья не дала ей единственное, что она когда-либо желала? Нет, тоже не то. Хорошего в этом мало, но сейчас есть дела поважнее.
Дрейк. Что же этот Француз с ним сделает? Пэйтон переживала об этом вот уже несколько недель. Если что-то случится с Дрейком, зачем…
И у нее сразу, как по волшебству, потекли слезы. Пэйтон так удивилась этому, что чуть было не перестала плакать. Но вспомнив о своей цели, расслабилась и издала по-настоящему выворачивающее душу рыдание. Господи, а плакать… не так уж… и плохо…
Исподтишка посмотрев на Дрейка, которого она едва видела за пеленой слез, Пэйтон заметила, что он смотрит на нее с изумленным выражением лица. Хорошо. Она снова прикрыла лицо руками. Плач в самом деле оказался весьма действенной затеей. Следовало бы подумать об этом раньше.
— Пэйтон.
Девушка услышала грохот цепей, а потом звук двойного удара. Подняв голову, она увидела, что Дрейк опустился на колени. Даже с такого расстояния, съежившись и находясь вне его досягаемости, Пэйтон увидела, что Дрейк успокоился, его гнев был позабыт, — по крайней мере, сейчас, — из-за ее слез.
— Пэйтон, с тобой все в порядке? — с нежностью и беспокойством спросил Дрейк, отбросив все подозрения. — Милая, что-то случилось? Кто-то тебя обидел?
Милая. Он назвал ее милой. Так Дрейк называл ее прежде. А однажды он обратился к ней «сладкая моя». Какие замечательные слова срывались иногда с его уст! Пэйтон еще раз всхлипнула, на этот раз от радости.
— Пэйтон.
