Люси до сих пор успешно практикует в отношении меня такие указывающие определенное направление слоганы.
Но мне всегда не везет. Тереза, услышав мою реплику, отправила меня в комнату и запретила выходить. Подумаешь! Будь на то моя воля, я бы вообще всю жизнь просидела в своей комнате и спускалась только затем, чтобы поесть или посмотреть «Баффи – истребительницу вампиров». И все. Каждый раз, когда я выхожу из комнаты, случается какая–нибудь неприятность. То я спасаю президента, то мне заявляют, что я не вижу очевидных вещей.
Итак, я остаюсь здесь навеки.
21
Меня все–таки заставили выйти и поехать к бабушке на праздничный обед.
Когда мы вернулись, я мигом взбежала по лестнице и хотела было снова закрыться, но мама сказала, что звонил мистер Байт. Если я не появлюсь на Фестивале в субботу, сказал он, разразится международный скандал.
Честно говоря, мне уже порядком надоело быть послом ООН. Даже больше, чем учить немецкий. При каждой встрече Джек спрашивал меня: «Ну что, я еду в Нью–Йорк?» Такой приз получал победитель конкурса, не считая славы и выгодных предложений продолжить работу.
Каждый раз мне приходилось глупо улыбаться и говорить: «Джек, мы еще не выбрали лучшую работу». На что он неизменно отвечал: «Но ведь лучшая – моя, разве нет?» «Посмотрим!» – обещала я, хотя точно знала, что Джек не займет первое место. У меня просто не хватало духу сказать ему об этом.
Итак, в субботу мне пришлось пойти на Фестиваль Детства, который оказался тошнотворным официальным приемом. Я была на нем единственным подростком.
Мистер Байт очень просил маму проследить, чтобы я оделась, как полагается. В итоге мне опять купили новое платье. Бархатное, хотя, к моей радости, черное. Ободранный гипс оказался не лучшим к нему аксессуаром. Мама обернула повязку своей шелковой шалью, которая постоянно развязывалась и мешала. Пришлось снять ее совсем.
Многие, наверное, думают, что это очень здорово: прием в Белом доме, на котором присутствуют не только президент с женой, но и премьер–министр Франции, и представители почти всех стран мира. На самом деле, все это ужасно скучно.
Официанты с подносами, уставленными бокалами шампанского, сновали среди гостей. Тем, кому еще не исполнилось двадцать один (то есть мне), подавали отвратительный фруктовый коктейль. Я сказала, что обычная газировка была бы более уместна для этого приема, но меня не поняли. Меня бы понял Дэвид, и когда я его заметила, то поперхнулась и чуть не выплюнула коктейль на посла Шри Ланки.
Посол посмотрел на меня неодобрительно, а Дэвид – как на муху, случайно залетевшую в тарелку. Его, как я поняла, тоже заставили одеться правильно: в черный костюм и галстук. Правда, Дэвиду это очень шло. Я бы даже сказала, что он выглядел… сексуально.
Я ужаснулась своим мыслям. Да, я всегда считала Дэвида милым и даже красивым, но сексуальным?! Мне стало ужасно жарко. Взглянув в зеркало, я поняла, что мои худшие предположения подтверждаются: я была красная, как помидор.
Если это все–таки притяжение, пусть Ребекка заберет его обратно!
Дэвид, конечно, был слишком хорошо воспитан, чтобы не подойти ко мне. Он вежливо улыбнулся:
– Привет, Сэм, как дела? «Отвратительно!» – Я так хотела сказать ему правду, но вовремя сдержалась:
– Хорошо, спасибо.
Наверное, мои извинения в присутствии послов всех стран мира были бы не слишком уместны.
– А ты как? Во вторник тебя не было на занятиях…
– Да, были кое–какие дела, – холодно отозвался Дэвид.
– Ясно, – грустно сказала я, с трудом сдерживая желание закричать: «Дэвид, прости!! Мне так стыдно! Я знаю, что поступила ужасно! Ты когда–нибудь сможешь это забыть?»
Президент обратился к собравшимся и попросил рассаживаться по местам: должен был начаться концерт.
Я села позади Дэвида и, разглядывая его левое ухо, думала: «Как же мне все исправить?» После концерта президент представил меня музыкантам, и виолончелист галантно поцеловал мне руку. Если честно, впервые меня целовал посторонний мужчина, и это было странно и неприятно.
– Ну, и как твоя работа? – весело спросил пианист.
– Отлично, – ответил за меня отец Дэвида. – Только у нас некоторые разногласия по поводу победителей конкурса.
– Какие разногласия? – с изумлением спросила я. – Победитель Мария Санчес.
Честно, у меня и в мыслях не было развязывать международный скандал и тем более спорить с президентом США.
– Если Мария Санчес – та девочка, которая изобразила полицию с дубинками, она не поедет в Нью– Йорк.
Он отвернулся и заговорил по–французски с премьер–министром.
Я забыла обо всем. Я даже забыла о Дэвиде, о неудобном платье и том, что эту работу мне дали лишь в знак благодарности. Но она мне не нравилась. Я точно принесла бы больше пользы, если бы не сидела в офисе и не швыряла об стену мячик. Внезапно я поняла, что президент назначил меня послом ООН исключительно для поднятия собственного престижа.
Все это я, конечно, не могла сказать вслух. Единственное, в чем я была уверена, так это в том, что Мария Санчес должна победить любой ценой.
И тогда я дотронулась до руки президента и, жалобно посмотрев на него, сказала:
– Простите, но это действительно самый правдивый рисунок. Да, она показывает Америку не с лучшей стороны, но это ничего не значит!
Президент удивился:
– Саманта, прости, но ты говоришь невозможные вещи. Выбери другой рисунок, например, тот, где изображен домик на побережье.
И он снова повернулся к премьер–министру.
Я не могла прийти в себя от огорчения и отчаяния! Он не воспринимал мои слова всерьез!
Я уже говорила, что от рыжих можно ожидать чего угодно? Так вот, я открыла рот и сказала так громко, что в зале воцарилась тишина:
– Если вы не согласны, незачем было поручать мне судейство. Потому что своего решения я изменить не могу. Мария единственная из всех нарисовала то, что действительно видит из окна. Нельзя избежать проблем, закрывая на них глаза.
Президент посмотрел на меня как на ненормальную, но в ту минуту я и правда была не в себе.
– Ты что, лично знакома с этой девочкой? – спросил он наконец.
– Нет. Но я знаю, что ее картина лучшая.
– По твоему мнению?
– Да, по моему мнению.
– Что ж, тебе придется изменить свое мнение, потому что эта картина не может представлять Америку на международном конкурсе.
И президент отошел к другим гостям. Я была на грани истерики и даже не заметила, как подошел Дэвид.
– Сэм! – тихо позвал он. – Не стоит.
Будь я в нормальном состоянии, я бы удивилась тому, что Дэвид со мной заговорил. И не только заговорил, но и решил ободрить после того, как его отец продемонстрировал всему миру, какое я ничтожество. По крайней мере, так мне казалось. Дэвид осторожно взял меня за руку и повел в ту комнату,
