обстоятельствах; снова пришел, несмотря на все то, что наговорил в прошлый раз. Я… я не упрекну тебя, если не захочешь прийти сюда снова. — Она смотрела на свои руки. В ожидании его ответа Эрни вся напряглась, в горле что-то болезненно сжалось.
— Неужели ты не понимаешь, что посылать меня куда подальше просто жестоко?
Она вскинула голову.
— Согласна! Однако мне не хочется, чтобы ты появлялся здесь лишь из-за ложного чувства долга…
— Долга? О мой Бог! — усмехнулся он. — Никакие резоны долга, которым я, конечно, стараюсь следовать, не могут идти ни в какое сравнение с моим желанием навещать тебя. Несмотря на всевозможные причины, я следую прежде всего своим собственным убеждениям, — заключил он.
Она сразу же насторожилась.
— Позволь, значит, ты допускаешь существование каких-то иных мотивов?
Он покинул свое место за креслом-каталкой и стал прямо перед ней. Его губы сложились в забавную гримасу.
— У тебя, Эрни, очень живое воображение. Ты всегда любила отыскивать во всем какой-то скрытый смысл.
— Тогда почему ты пришел, когда все ясно? Ты что?..
— Преследую какую-то иную цель? — перебил он, предвосхищая ее мысль.
— Но ты только что сказал…
Он нетерпеливо крякнул и почесал в затылке.
— Разве недостаточно того, что ты находилась при смерти после этой проклятой аварии? Ты была моей женой, черт возьми! — Он снова отвернулся к окну.
— И все же… — не сдавалась Эрни.
Она откинулась на спинку кресла, заметив необычную интонацию в его голосе.
— И все же ты упрямо считаешь, что я преследую какие-то свои интересы?
Его голос приобрел угрожающий оттенок.
— Я тебя… не понимаю.
— По всей вероятности, до тебя еще не дошло, что ты ежемесячно получала от меня чековый перевод, который фиксировался на твоем банковском счете.
Его слова вызвали у нее очередной прилив беспокойства.
— Мне выделялось ежемесячное содержание? Но я ничего не знала об этом! Я считала… У меня сложилась уверенность…
— Какая? Ты думала, что живешь на собственные доходы?
— Да.
— Полагала, что зарабатываешь на продаже своих картин?
Его тон действовал ей на нервы.
— Именно. Я зарабатывала, как ты говоришь, на картинах, — жестко произнесла она.
Еще в колледже она знала, что имеет хорошие художественные способности.
— Если бы я не обладала мало-мальским талантом, мне не удалось бы продать ни одной своей работы!
— О, допускаю, что у тебя талант…
— О, спасибо! — саркастически сказала она, стараясь уколоть его за надменность.
— Тебе пришлось бы нарисовать черт знает сколько картин для того, чтобы наслаждаться жизнью так, как ты наслаждалась, живя со мной!
— Мои жизненные потребности вовсе не таковы, как ты их себе представляешь. И все же мое имя как художницы уже стало известным в определенных кругах.
— Согласен, ты не находилась за чертой бедности, — проворчал он. — В этом я уверен. Но ты, Эрни, никогда не была, что называется, деловой женщиной. Ты всегда жила в мире эмоций, в мире страстей. Твой талант лежит совсем в другой плоскости.
Эрни поняла двусмысленность его замечания. Порозовев, она взглянула на него, на секунду забыв о ломоте в висках.
— Мне кажется, что ты принадлежишь к той категории мужчин, которые убеждены, что место женщины у очага и она должна безропотно исполнять любую мужнину прихоть. Я права?
— Я считаю, что у женщины более специфические функции, — многозначительно произнес он. — Странно, мы обсуждаем такой скользкий вопрос, а ты еще ни разу не запротестовала.
— Ты слишком переоцениваешь себя и почти уверен, что у меня не хватает смелости, — вспыхнула Эрни.
— Я ничего такого не думаю, я просто знаю, что тебе нравилась семейная жизнь, — сказал он. — Во всяком случае, в самом начале нашего брака ты как-то сказала, что хочешь научиться быть хорошей женой. И, пожалуйста, не возражай. Ты все равно не помнишь, говорила это или нет, — жестко добавил он.
Она прижалась к спинке кресла и обхватила руками голову, которая раскалывалась от боли.
— Ты прав, — сквозь зубы процедила она. — Я не помню.
Румянец исчез с ее лица, сменившись болезненной бледностью. Дрожь вновь начала сотрясать ее тело, но он не сдвинулся с места, не сделал никакой попытки помочь ей. В прошлый раз он был более заботлив. Когда же она снова взглянула на него, то увидела, что губы у него расплылись в усмешке.
— Не вижу ничего смешного… — начала она, сразу же порозовев, но он усмехнулся еще шире.
— Ну и забавная же ты. Я, признаться, забыл, что ты можешь быть такой кошечкой-злюкой.
Почувствовав, что боль отпустила ее, она тоже состроила гримасу.
— Вот уж не думала, что могу вспылить, — согласилась она.
— Ну, характерец у тебя что надо. По этому поводу мы не раз с тобой скрещивали копья, — засмеялся он.
Не выдержав, она легонько усмехнулась, неожиданно обнаружив, что увидела его сейчас совсем с новой стороны. Смех разгладил суровые черты его лица, придав ему еще большую привлекательность. У нее даже сердце замерло. Когда их взгляды встретились, смех умолк, но Эрни так и не смогла отвести от него глаз, поддавшись гипнозу этого нового обаяния.
— Тебе лучше лечь в кровать, — посоветовал он.
— Что?
Когда он на какой-то момент отвернулся, чары исчезли.
— Очень не хочется, чтобы сестра сделала мне выговор за то, что я утомил тебя.
— Со мной все в порядке, — соврала она.
— Ты неважно выглядишь. Голова болит?
Она не ответила, только отвела глаза.
— Я хотела бы, чтобы ты рассказал мне о Нью-Йорке, — отважилась попросить она.
— Расскажу в другое время.
Она подняла глаза.
— Значит, я увижу тебя снова?
Он пожевал губами, словно о чем-то раздумывая. Во всяком случае, так ей показалось.
— Ну, конечно, я снова навещу тебя, — заверил он.
Грэм оказался человеком слова. В этом Эрни убедилась через несколько дней. Поскольку она даже не надеялась выяснить подробности, касавшиеся их брака и причин его разрушения, Эрни не затрагивала эту тему в течение нескольких дней.
Когда Грэм сказал, что не намерен ворошить прошлое, он, скорее всего, имел в виду, что она просто не поймет, о чем он будет говорить. Он непременно появится у нее в палате, но она постарается воздержаться от упреков и вообще не говорить о его скрытности и умолчаниях.
Обычно он приходил в полдень. За несколько минут до его появления она уже нетерпеливо поглядывала на часы и прислушивалась, не звучат ли его шаги по коридору. Иногда случалось, что он приходил раньше и покидал ее, проведя в палате всего лишь несколько минут. Однажды, находясь у нее в течение двадцати минут, он стал чаще, чем всегда, смотреть на часы. Она даже не обиделась, хотя на языке так и вертелись укоризненные слова.
