президенты и вице-президенты компаний, и везде – деньги, деньги, деньги…
Челесте все это было не по душе. Ей не нравилась эта шикарная, холодная, снобистская публика, и, как ей казалось, Лебедь тоже была не в восторге от подобных людей. А все, что Челеста слышала о Сван, вызывало у нее безотчетную симпатию. Отец, бывало, часто говаривал, что из всех гостей Тривейна, пожалуй, одна лишь Сван оценила поместье по достоинству.
«Она вообще была странной девочкой, – вспоминал отец. – Всегда замкнутая, всегда сама в себе. В детстве она казалась и не очень-то симпатичной. Венеция, упокой, Господи, ее душу, была куда красивее. Лавиния оставалась как бы в тени сестры, но вот что удивительно, смотрю сейчас семейный альбом и вижу, что чаще других фотографировал именно Лавинию. Видно, она уже и тогда чем-то привлекала к себе, но мы даже и подумать не могли, что она станет такой знаменитой. Никто из нас и не подозревал, кроме разве что моей матери. Помню, Пруденс чуть с ума не сошла, когда моя мать сказала, что Лавинии следует подумать о карьере фотомодели. Ты же знаешь, бабушка скептически относилась к талантам твоей матушки. Но, вообще говоря, есть что-то трагическое в судьбе всех Крайтон-Лейков. Из них, кстати, только Лавиния любила бывать у нас в «Тривейне». Ей здесь нравилось. Она, как и ты, любила далекие прогулки. А когда исчез ее брат, я пригласил ее сюда пожить недельку. Бедная девочка очень страдала. По-моему, она так до конца и не оправилась от этого потрясения, наверное, поэтому так и любит одиночество. Обрати внимание на ее глаза на фотографиях в этих модных журналах, которые твоя матушка рассеивает по всему дому. Понимаешь, Челеста, Лавиния – неприкаянная душа. Трагическая. Одинокая».
Этот самый длинный монолог, который Челеста слышала от отца и запомнила на всю жизнь, абсолютно опровергал все эти разговоры об отце: мол, сухарь и кабинетный историк. Хьюго Фэрфакс замечал в жизни куда больше, чем могли предположить окружающие его люди, и в первую очередь его жена.
Челеста чувствовала какую-то необъяснимую связь со Сван, но ей совершенно не хотелось пользоваться старыми семейными связями, чтобы помочь карьере Уотера. Она уже успела заметить, что понятия о хорошем тоне в Америке и в Англии несколько разнятся, и между американской непосредственностью и английской сдержанностью пролегает настоящая пропасть. Каждый американец при знакомстве откровенно выражал свою радость, особенно когда узнавал, что она как-то связана со Сван. Челесте это казалось удивительным. Постепенно она начала понимать, что, на самом деле, Сван не вращается в таком обществе, и все эти люди, как и Уотер, видят в Челесте возможность попасть в мир Лебеди. Неожиданно она поняла, почему Сван поселилась именно в «Карлайле»: там она была надежно отгорожена от мира. Надо непременно пригласить Лавинию в гости, когда она вернется, решила Челеста, но только не в квартиру Уотера, а к себе на Горацио-стрит. Или в какое-нибудь простенькое кафе. Челесте почему-то казалось, что Сван это тоже больше понравится…
Как только Уотер улетел, Челеста сразу же перебралась в Вест Коуст Билдинг, где жили модели, художники по прическам и вообще люди из мира моды. Она любила бродить по мощеным улочкам нью- йоркского Сохо, любила эти темно-зеленые и красные дома с зигзагами пожарных лестниц и большими флагами над магазинами и выставочными салонами. Ей нравилась атмосфера салонов и книжных лавок, она любила заходить в японские ресторанчики «Носмо Кинг» на улице Варик или «Суон» на углу Шестой и Принц-авеню. Она частенько навещала свою старую приятельницу Кэролайн: когда-то они вместе учились в частном пансионате Св. Марии в Уилтшире, а теперь Кэролайн работала в художественной галерее на Спринг-стрит.
Челеста оставила все свои наряды от лучших кутюрье на квартире Уотера, а у себя в квартире носила обычную одежду, которую купила на вес в одном бруклинском универмаге по полтора доллара за фунт. Она перерыла целые горы тряпья и вернулась к себе домой на Горацио-стрит с полной сумкой одежды, за которую заплатила меньше десяти долларов. Все это было грязное и мятое, но после стирки у нее появилась масса прекрасных и стильных вещей: скажем, из робы служащего бензоколонки и рабочих штанов с цепочками получился потрясающий костюм.
А по вечерам она, естественно, ходила в ночные клубы.
От Уотера тоже была своеобразная польза. В свое время он сводил ее в «Лаймлайт» на 20-й улице, потом она уже сама пошла в «Диско 2000». Постепенно и в «Саши», и в «Астро Эрл», и в других ночных клубах она стала своей. Она могла бы сидеть в зале для «особых гостей», но любила техно-рок, а его исполняли, как правило, в довольно больших залах. Шумных тусовок она не любила, но если где-нибудь выступал Моби, она обязательно появлялась там, потому что крутое техно он выдавал едва ли не лучше всех. Одна из самых насущных забот среди фотомоделей, обитавших в Вэст Коуст Билдинг, – как попасть в клуб. И тут Челеста пользовалась именем Уотера как своеобразным пропуском. В частности, когда хотела послушать выступление очередной группы в клубе «Трикотажная фабрика», который так прозвали из-за потолка, затянутого сплошной сеткой из вязаных свитеров.
Однако ее посещения клубов были не в ущерб делу. Ньюйоркцы вообще ведут очень дисциплинированную жизнь. Здесь все делают вовремя. Студии арендуют с девяти до пяти, и за это время все должно быть сделано, потому что заказчики не любят платить за дополнительную аренду. Вообще Челесте нравилось в Нью-Йорке. Днем она работала, вечером отдыхала в клубе. Постоянные встречи с художниками, моделями в кафе, в художественных салонах, на улицах Сохо.
Потом вернулся Уотер.
Как обычно – надутый и преисполненный самомнения. Челеста снова перебралась к нему перед самым его приездом, надела роскошное платье, которое он купил ей в «Бергдорфе» и в котором она выглядела по меньшей мере лет на двадцать шесть, и стала ждать, когда он приедет из аэропорта.
– Собирайся скорее, мы обедаем с Майком Овитцем. Он в Нью-Йорке проездом. В Калифорнии мне не удалось с ним поговорить, я договорился на сегодня.
Но и «сегодня» тоже не удалось. Когда они приехали в ресторан, легендарного киноагента уже и след простыл, а с кем они в результате обедали, Челеста так толком и не поняла. Во всяком случае, за столом на нее смотрели с непередаваемым восхищением, – наверное, Уотер на этот раз загнул, что она вот-вот должна появиться на обложке «Вог». Челесту много расспрашивали о ее планах – собирается ли она выступать на предстоящих суперпоказах в Париже и Милане, и, когда она ответила, что на нее есть заявки на то и другое шоу, Уотер насупился и замолчал.
В такси по дороге домой он накинулся на нее:
– Почему ты мне об этом не рассказала? Первый раз слышу, что ты собираешься в Париж. Понятия не имел, что ты едешь в Милан! Ты вообще, как посмотрю, становишься птицей высокого полета.
«А ты как думал, – усмехнулась про себя Челеста. – Конечно, тебе нужна симпатичная подружка- фотомодель, которая будет знать свое место, пока ты будешь делать карьеру. Майк Овитц тебя похерил. Сценарий Стирлинга ты так и не получил. А меня могут заметить на этих супершоу, я могу стать настоящей звездой. Конечно, тебе это не нравится!»
Уотер не был нежным любовником. Челеста чувствовала, что ему нравится быть грубым в постели, но она – модель, а на подиум с синяками не выйдешь. Любопытно, что Уотер любил строить из себя крутого
