крепкое сложение говорило о недюжинной силе.
Что она наделала, найдя себе привлекательного любовника? Ведь все мужчины животные, грубые похотливые твари.
И все же Оливии не удавалось вызвать в себе знакомое горькое чувство, когда Эрит смотрел на нее так, словно она составляла весь его мир. Внезапно во рту у нее пересохло. Она облизнула сухие губы, ей показалось, что у Эрита вырвался глухой стон. Хотя она могла и ослышаться: кровь бешено стучала у нее в висках.
— Черт возьми, Оливия, — проскрежетал Эрит сквозь зубы и навис над ней всей своей мощной фигурой. — Дотронься до меня.
Рука, вцепившаяся во влажное полотенце, сжалась. У Оливии перехватило дыхание, в глазах потемнело. Комната вдруг потускнела и расплылась, остался один лишь Эрит.
О Боже! Оливии отчаянно захотелось прикоснуться к его упругому, мускулистому телу. Из любопытства. Ради удовольствия. Уступая своему желанию. Она едва узнала себя в этой незнакомой женщине, охваченной страстью. И все же — к чему отрицать очевидное — ее желания властно заявляли о себе.
Оливия закусила губу и медленно провела ладонью по груди Эрита, ощущая исходивший от него жар и мощь. В этом несмелом прикосновении было больше интимности, чем в откровенных ласках. И почти столько же нежности, что и в коротком поцелуе под дождем, доставившем Оливии самое острое чувственное наслаждение, какое она только знала.
Эрит закрыл глаза, словно переживая боль. На его скулах проступила краска, а ироничная усмешка, так часто кривившая рот, исчезла; теперь эти красивые губы казались необычайно мягкими и полными.
— Ты такой теплый, — прошептала Оливия.
Она ожидала, что после прогулки под дождем кожа Эрита будет холодной и липкой. В безотчетном порыве она придвинулась ближе и замерла, — исходившее от графа тепло притягивало ее.
— Позволь мне тебя согреть, — прошептал Эрит, обнимая ее обнаженные влажные плечи.
В его прикосновении не было ни властности, ни принуждения. Оливия ощутила лишь приятное тепло. И еще странное чувство защищенности, которого прежде не испытывала ни с одним мужчиной. Его руки не сдавливали плечи, Оливия легко могла бы отстраниться, если бы захотела. Покорная поза графа безмолвно говорила, что он предоставляет ей право решать и готов принять любой исход.
Его неуверенный поцелуй напоминал невинное прикосновение губ ребенка, но когда Эрит поднял голову, в выражении его лица не было ничего детского. В серых глазах графа полыхала страсть. Неужели эти глаза когда-то казались Оливии холодными?
У нее не было никаких причин доверять этому человеку, во многом загадочному и непостижимому. И все же его пронзительный понимающий взгляд легко читал в ее трепещущей, жаждущей, одинокой душе, несмотря на все ее притворство и фальшь. А Оливия безмерно устала быть несокрушимым алмазом, ослепительным бриллиантом, жемчужиной полусвета.
Но если отбросить маску куртизанки, то, что же останется?
— Хочешь, чтобы я остановился? — тихо спросил Эрит. Странно было слышать это от любовника. Но, самое удивительное, Оливия верила, что граф отступит, если она скажет «нет». Она никогда прежде не встречала мужчины, похожего на Эрита. И все же колебалась. Жизнь преподала ей жестокий урок, научив опасаться власти мужчины над женщиной.
— Не знаю.
— Оливия, клянусь, я готов подчиниться любому твоему желанию.
— Я верю.
Эрит наклонил голову и приник губами к ее губам. Всего на одно мгновение — он отстранился прежде, чем она успела ответить на поцелуй. Это краткое, дразнящее касание показалось Оливии слишком мимолетным. Ей захотелось продлить его.
Из горла ее вырвался хриплый сдавленный стон, а затем она произнесла слова, которые никогда не говорила ни одному мужчине. Она и не подозревала, что когда-нибудь скажет их:
— Поцелуй… поцелуй меня еще.
— Оливия… — выдохнул Эрит.
Лицо графа изменилось. Черты разгладились. Тяжелые веки опустились, взгляд остановился на губах Оливии. Она замерла, охваченная дрожью предвкушения. Какая-то неведомая сила подчинила ее себе, сделала неподвижной.
Руки Эрита крепче сжали плечи Оливии, и жар этих сильных рук заставил ее затрепетать.
— Ты пахнешь, как сад под дождем: цветами и свежим ветром.
Эрит нежно подул на впадинку у нее на шее. Теплое дыхание коснулось ее влажной кожи, по телу Оливии прошла дрожь. Ощущение было странным и довольно приятным. Да, приятным.
— Сделай так еще, — неуверенно прошептала она.
— Так? Эрит снова подул. По спине ее пробежала жаркая волна, кожа покрылась мурашками. Сердце заколотилось где-то у горла. Внизу живота разлилась странная тяжесть, жар охватил бедра.
Может быть, это желание? Откуда ей знать? Ей не с чем было сравнить новое ощущение. Оливия изумленно замерла.
— Что-то не так? — тихо спросил Эрит.
Что-то не так было с ней самой, но Оливия не решилась об этом сказать. Хотя Эрит был, наверное, единственным мужчиной во Вселенной, способным ее понять.
— Это… это слишком непривычно для меня. — Голос ее сорвался, рука нервно сжала край полотенца.
— И для меня тоже.
Эрит отстранился, вглядываясь в лицо Оливии. Что он там увидел?
Оливия неловко переступила с ноги на ногу. Мокрый ковер захлюпал под ее босыми ступнями. В глазах Эрита она не нашла и тени осуждения, одну лишь заботу и едва сдерживаемый голод. Тогда она заставила себя заговорить, сознавая, как нелепо прозвучат ее слова.
— Вы знаете, что такое наслаждение.
— Да, знаю. Но мне никогда прежде не приходилось показывать это кому-то другому. — Печальная тень скользнула по лицу графа, взгляд его затуманился. — Нет, это не так, — добавил он с внезапной горечью. — Однажды… однажды мне довелось показать кое-кому, что такое наслаждение. Это одно из самых счастливых моих воспоминаний.
Сердце Оливии на мгновение замерло. Грудь пронзило болью.
Наконец-то Эрит приоткрыл ей дверцу в свою душу.
Заглянув в нее, Оливия увидела бесконечную любовь.
Кому, если не Джоанне, он впервые открыл мир чувственности? Граф Эрит любил свою жену. Любил так страстно и преданно, что даже теперь, через шестнадцать лет после ее смерти, говорил о ней с благоговением, а глаза его темнели, как грозовое море. Лишь потеря истинной любви оставляет эту нескончаемую боль и горечь.
Оливия подавила вздох. Какой же слепой она была. Какой глупой. Какой бесчувственной. Прежде Эрит казался ей загадкой, но теперь многое в нем стало ясно. Его баснословное распутство было всего лишь тщетной попыткой смягчить невыносимое горе.
Он как-то обмолвился, что знает о любви больше, чем может показаться, а Оливия ему не поверила. Теперь же она поняла: граф сказал правду. Любой болван тотчас распознал бы любовь и безысходную тоску в голосе Эрита, когда тот говорил о своей жене. Любой тупица, только не умнейшая куртизанка Лондона.
Оливия посмотрела на Эрита другими глазами, понимая, что не в силах противиться его притягательности. Ее влекло к лорду Эриту. Влекло неудержимо.
Она дала бы отпор мужчине, задумавшему взять ее силой, но не могла сражаться с мужчиной, чье оружие — разбитое сердце.
Все кончится тем, что Эрит больно ее ранит. Оливия это знала, как знала и то, что граф — ее последний любовник.
И что своего последнего любовника она никогда не забудет.
