девочкой?
— Перри не насиловал меня. — Оливия отдернула занавеску, чтобы лучше видеть пейзаж за окном.
Серый свет сгущающихся сумерек упал на ее прелестное лицо. Она казалась девушкой, слишком юной, чтобы иметь такого взрослого сына, как Леонидас. И в то же время древней старухой, знающей все тайны тысячелетия.
— Не лгите, Оливия, — отрывисто бросил Эрит. — Мальчик — точная копия своего отца.
— Да. — Она снова посмотрела на графа, и на этот раз строгий взгляд ее был почти бесстрастным. — Но Перри не отец Лео. Перри его брат. Отец моего ребенка — лорд Фарнсуорт.
Во второй раз за этот день Эрит почувствовал себя так, словно из него вышибли дух одним ударом.
Любовником Оливии оказался не изнеженный красавчик лорд Перегрин, а его отец, грязный распутник и негодяй.
Эрита замутило от отвращения.
«О, Оливия…»
Фредерик Монтджой, лорд Фарнсуорт, был настоящим чудовищем, похотливым сатиром, жадным до необычных ощущений. Он не гнушался ничем. Путался с женщинами, с мужчинами, а ближе к смерти — даже с животными, если верить слухам. Ему нравилось причинять боль и самому подвергаться истязаниям. Но если он и растлевал детей, то держал это в тайне.
Давным-давно, еще до женитьбы на Джоанне, Эрит как-то видел Фарнсуорта мельком на одном из светских раутов, но потасканный старик не вызвал у него интереса. И все же граф успел составить о нем мнение. Этому мерзавцу он не доверил бы и бродячую собаку, не то, что беззащитную девочку.
— Вы узнали довольно, милорд. Я и так рассказала вам больше, чем кому-либо. — Голос Оливии надломился; Эрит заметил, что руки ее, терзавшие сумочку, дрожат. — Я ни с кем никогда не говорила о тех днях. Ради всего святого, пожалуйста, оставим этот разговор.
Жалость пронзила Эрита. Зачем он мучает эту женщину? Заставляет страдать ту, что и без того так много выстрадала?
Он вспомнил, как наполнялись страхом прекрасные глаза Оливии, когда маска равнодушия и холодности слетала с ее лица. Быть может, это нелегкое признание поможет ей избавиться от призраков прошлого, преследующих ее по пятам.
— Расскажите мне, что случилось, — потребовал Эрит. Даже в полумраке кареты он различил гневные огоньки, вспыхнувшие в ее глазах.
— Вы не оставите меня в покое?
— Расскажите, Оливия.
Она вскинула голову и с ненавистью процедила сквозь зубы:
— Мой брат отдал меня лорду Фарнсуорту в уплату за карточный долг, когда мне было четырнадцать. Теперь вы довольны?
Силы небесные, подлец брат растлил ее, продав развратному старику. Неудивительно, что она так презирает мужчин.
— Мне очень жаль. — Слова Эрита прозвучали чертовски нелепо и беспомощно.
Оливия пожала плечами и снова отвернулась к окну. Она пыталась укрыться за привычной маской холодной, равнодушной куртизанки, но Эрит слишком глубоко ее задел. Несмотря на напускное безразличие, ее лицо казалось бледным и утомленным, полные губы сжались в горькую кривую линию. Эрита кольнуло чувство вины.
Карета приближалась к предместьям Лондона. То немногое, что Оливия поведала о своем прошлом, так захватило Эрита, что он не заметил, как путешествие подошло к концу.
— Где теперь ваш брат? — Руки графа сами собой сжались в кулаки: мысленно он уже мертвой хваткой вцепился в горло гнусному негодяю.
— Он застрелился десять лет назад — не смог выплатить долги, — произнесла Оливия голосом, лишенным всякого выражения.
— И конечно, у него не было другой сестры, чтобы ее продать.
Оливия бросила хмурый взгляд на своего спутника.
— Я не какая-нибудь принцесса, нуждающаяся в защитнике, Эрит.
Графу хотелось возразить. Но как он мог объяснить Оливии то, что и сам не до конца понимал? Он глубоко вдохнул, пытаясь унять ярость, но перед глазами его проносились грязные, непристойные картины.
При мысли о том, что на месте Оливии могла оказаться его дочь, Эрит так сильно сжал пальцами локти, что рукам стало больно. У Ромы есть семья — отец и брат, готовые встать на ее защиту, — а у юной Оливии не было никого.
— У меня есть дочь. — Эрит впервые заговорил с любовницей о своей семье. Он никогда не упоминал ни о детях, ни о покойной жене в разговорах с содержанками.
— А-а. — Взгляд Оливии потеплел, наполнился пониманием.
Эрит ожидал, что она захочет его о чем-то спросить, но Оливия уже смотрела в окно. На подъезде к городу движение стало гуще, и карета замедлила ход.
Воцарилось неловкое молчание. В наступившей тишине отчетливо слышалось ритмичное поскрипывание колес да грохот проезжавших мимо экипажей. Эрит смотрел прямо перед собой, в его душе бушевали гнев и жажда мщения.
Как бы он хотел покарать негодяев, но смерть сделала это невозможным.
Брат Оливии и Фарнсуорт давно мертвы. Мерзавцы горели в аду.
Проклятие! Эрит не мог отомстить за Оливию.
Он перевел невидящий взгляд на окно, за которым мелькали лондонские улицы, и попытался побороть бессмысленную ярость, сковавшую грудь. Горечь душила его, боль жгла, как раскаленное докрасна железо.
Ужасная тайна прошлого так глубоко потрясла Эрита, что первое время он не мог думать ни о чем другом. Но внезапно вспыхнувшая тревога вытеснила бессильный гнев. Черт, черт, черт! Он должен был придумать, как удержать Оливию, не дать ей уйти.
После долгого молчания он, наконец, заговорил:
— Наш договор еще в силе.
Оливия резко повернула голову и смерила Эрита колючим взглядом. Хрупкое перемирие, безмолвно заключенное между ними, когда граф упомянул о дочери, было тотчас забыто.
— Разумеется, об этом не может быть и речи. Я изложила вам свои условия, а вы их нарушили.
— Я не позволю вам разорвать соглашение, — упрямо возразил Эрит.
Хотя, что он сможет сделать, если Оливия решит уйти?
— Вы ведь не станете вынуждать меня силой, угрожая раскрыть тайну моего сына, Эрит? — Черты Оливии заострились, в глазах сверкнуло отчаяние. — Вы причините боль не только мне, но Лео, моей кузине и славному человеку, за которого она вышла замуж. Не стоит разрушать жизнь стольким людям, чтобы потешить свою гордость.
Ее кузине? Это интересно. Эрит вспомнил женщину с добрым лицом, которую мельком видел возле дома священника. Должно быть, семья Оливии принадлежала к более высоким слоям общества, чем он думал. Если это так, благородное происхождение ее брата, лишенного всякой чести и благородства, делало его преступление еще чудовищнее.
— Эрит? — Теперь в голосе Оливии звучал страх, лицо ее исказилось и побледнело.
Граф неожиданно осознал, что так и не ответил.
— Хоть меня и считают сущим дьяволом, у меня еще осталось немного чести.
— Что это значит?
— Это значит, я не предам ни вас, ни Лео.
— Как я могу вам доверять? — гневно воскликнула куртизанка.
— Даю вам слово: я сохраню вашу тайну.
Конечно, бессмысленно было просить Оливию довериться ему. Она не доверяла никому. В особенности
