Я с тревогой заметила, что, когда Пенни начала предпринимать яростные попытки выбраться, вигвам закачался. Кроме меня, это взволновало и других людей: к инсталляции начали подходить нервные сотрудники различных служб. Среди них были два жандарма, довольные, что у них появился шанс застрелить террориста, покушающегося на художественные ценности и оскорбляющего национальный памятник.
— Но естественный мир оказался потерянным для устной речи, поэтому наша общественная жизнь и созданная окружающая обстановка, как я уже говорил, вся сконцентрировалась на письме. А что происходит, когда человек оказывается в стране, на языке которой он не говорит (этого не может случиться со мной, потому что я говорю на всех языках)?
Жандармы и сотрудники секретных служб подошли к вигваму, но не проявляли особого желания ринуться внутрь, несмотря на то что вся конструкция уже находилась в угрожающем состоянии от энергичных движений одной женщины-цунами. Но кто мог знать, насколько серьезно вооружен человек внутри? Вокруг уже собралась достаточно большая толпа: менеджеры по продажам в костюмах неярких тонов и модники в цветастых нарядах объединились в своей жажде крови и смутной, но нереализуемой надежде, что «Дух ткани» может взорваться.
— Например, ваша мать. Я объясню вам. Она цивилизованный человек, который не может прочесть знаки природы и снова ощущает головокружительный страх, ужас, утрату и панику. Думаю, теперь вы поймете ее поведение. А сейчас перейдем к вопросам секса, если не возражаете?
Стоило ему упомянуть секс, и я отвлеклась от увлекательного зрелища позади него и огляделась вокруг. Майло, змей, испарился. Наверняка он целый день искал возможность спихнуть на кого-нибудь этого философа.
— К сексу? — Я произнесла эти слова немного громче, чем намеревалась, и в нашу сторону повернулась пара голов. Он застал меня врасплох, но предложение этого парижанина не отличалось оригинальностью, поэтому я воспользовалась своим стандартным способом решения подобных ситуаций. — Извините, — сказала я, — сейчас я занята, но мы можем встретиться вечером.
Я назвала кафе на Монмартре — место, где я никогда не была и не собиралась идти туда. Эта моя обычная реакция в таких случаях, и она всегда срабатывает. И когда вы не приходите на свидание, мужчины или воображают, что с вами случилось нечто поэтически-трагическое, и в течение всей жизни где-то в уголке души хранят память о встрече с вами, или проклинают вас минут десять, а потом забывают, чтобы уже не вспомнить.
Пенни удалось вырваться из вигвама. Ее волосы, аккуратно, волосок к волоску, сколотые в шиньон, растрепались и неопрятно свисали на лицо. Одна слипшемся прядь напоминала стрелку часов, замершую на цифре десять. Каким-то образом изящная юбка до колен перевернулась на сто восемьдесят градусов, и разрез укоризненно указывал на пупок Пенни. Неожиданно зрители начали аплодировать и недовольно зашикали на жандармов, которые крепко схватили мою хозяйку.
— Запишите, пожалуйста, — потребовал Малерб. Я нацарапала что-то на протянутом мне клочке бумаги, и он стремительно удалился, очевидно, размышляя о том, что все разговоры об английских девушках правдивы. Чары разрушились, и я устремилась к Пенни. Когда я добежала до толпы, то увидела, что меня опередили. Майло приятным голосом на великолепном французском мягко успокаивал жандармов и заигрывал с сотрудниками секретных служб. Пенни смотрела на своего спасителя, и в ее глазах светилась достойная Магдалины преданность. Не сомневаюсь, она вымыла бы Майло ноги, высушила их своими волосами и нанесла ароматические масла, если бы у нее было для этого все необходимое и вокруг не было бы такого количества зрителей.
Вот, пожалуй, и все об этом происшествии. Пенни не было предъявлено никаких обвинений, и ей счастливым образом удалось избежать появления в сатирическом репортаже в раннем выпуске вечерних новостей на французских телеканалах. Следующий день был похож на предыдущий: больше тканей и меньше философии, никаких недоразумений с художественными инсталляциями и Пенни. В субботу утром мы перестали сдерживать себя и еще раз пронеслись по Парижу, почти автоматически совершая покупки, а затем сели в «Евростар» и отправились домой. И естественно, я очень много думала о Лайаме. Из-за скуки и необдуманной злой выходки Пенни у меня сформировалась мысль переспать с ним один или, если мне понравится, пару раз. Но все же на том этапе постоянство, верность, преданность и любовь побороли во мне распущенность, похоть (это мое любимое слово со времен экзаменов по английскому языку, о, прекрасный мистер Карапейс — фантастический учитель на подмене, стимулятор подростковой страсти!) и месть.
И еще кое-что. На станции и в поезде по пути назад у меня было странное чувство, что за мной наблюдают, а может быть, даже преследуют. Никаких доказательств у меня не было, просто мне почудилась тень, притаившаяся где-то на границе осязаемого мира. Возможно, это была метафора.
Глава 6
Кто посмеет отрицать, что она моя, а я — ее?
Мне было приятно вернуться домой в воскресенье. Людо скакал вокруг меня, как щенок: и если бы я позволила, он вылизал бы мне лицо. Он даже купил цветы — какой-то бестолковый букет, — но это были цветы. Мы ужинали на втором этаже в «Одетт» — на стенах висели волшебные зеркала в золотых рамах, и, отражаясь в — них, каждый выглядел превосходно, даже если в обычной жизни это было не так. Людо сыпал идеями, шутками и пародиями на знакомых — они занимали всего пару секунд, но очень точно передавали суть изображаемого объекта. Именно такого Людо я и любила: серьезного и глупого, мысли которого уводят его вдаль, по странным и иногда темным тропинкам, но он всегда возвращается с какой- нибудь забавной шуткой. И когда он был таким, я осознавала, что тоже меняюсь. Мне хотелось участвовать в его словесных забавах и размышлять о чем-то важном — освободить голову от хаоса, пустяков и стервозных мыслей.
В ту ночь мы занимались любовью впервые за несколько недель. И это была одна из лучших наших ночей. Когда я говорила, что Людо лишен гена сексуальности, это было не совсем справедливо (вы, должно быть, заметили, что это моя особенность). Но мои слова отражали нечто большее, чем просто возникшую привычку считать его несексуальным. Все дело было в том, что он относился к сексу как к чему-то крайне забавному. Конечно, мы все знаем, что остряки хороши в постели, но это ведь не означает, что секс должен становиться потехой. У Людо же есть привычка шутить в самые… напряженные моменты, когда, стоит только отвлечься, все идет насмарку. Самой ужасной его привычкой было превращать тело (обычно мое) в тренажер для веселья — он щекотал, дул, кусал и сосал, но не от страсти и не для того, чтобы получить удовольствие, а просто чтобы определить, какие забавные звуки получаются в результате.
И все же та ночь была особенной. Никаких неприличных звуков, а просто глубокий, долгий поцелуй на лестнице. Не прекращая целоваться, через некоторое время мы оказались в постели, и он вошел в меня, замер на короткий миг, а затем начал медленно двигаться, наращивая темп. Я решила изобразить оргазм — вот видите, я не такая уж и плохая, — но, издав пару предварительных стонов, почувствовала, что действительно начинаю получать удовольствие, и в кульминационный момент, сама не ожидая, заплакала и впилась зубами в плечо Людо. Потом и он кончил, весело смеясь.
В понедельник утром я опоздала на работу. И впервые Пенни пришла раньше меня. Она была вся в слезах. Саки, новенькая девочка, у которой мозгов было чуть больше, чем у остальных, окликнула меня, когда я поднималась по лестнице:
— Будь осторожна, Кэти. У Пенни не все в порядке.
— Что случилось? Снова проклятый Харви Нике?
— Нет, это не он. Проблема с национальной премией «Лучший молодой дизайнер». Номинировали Пенни, а потом кто-то из членов жюри позвонил, чтобы уточнить ее возраст. И когда выяснилось, что ей больше тридцати, они просто вычеркнули ее.
— О Боже! Кто мог предложить ее кандидатуру? Может, она сама это сделала?
Саки захихикала. Продавщицы из магазина по-прежнему почитали Пенни как божество, и достаточно
