полагается, должны следовать учению Мирового Спасителя — более известны в истории своей колониальной жестокостью и междоусобной борьбой, чем каким — либо практическим проявлением абсолютной любви, синонимичной действительному покорению эго, мира эго и родового бога эго, — любви, которой учил открыто признаваемый ими верховный Бог «Но вам слушающим говорю любите врагов ваших, благотворите ненавидящим вас, благословляйте проклинающих вас и молитесь за обижающих вас. Ударившему тебя по щеке подставь и другую, и отнимающему у тебя верхнюю одежду не препятствуй взять и рубашку Всякому, просящему у тебя, давай, и от взявшего твое не требуй назад. И как хотите, чтобы с вами поступали люди, так и вы поступайте с ними. И если любите любящих вас, какая вам за то благодарность, ибо и грешники любящих их любят. И если делаете добро тем, которые вам делают добро, какая вам за то благодарность ибо и грешники то же делают. И если взаймы даете тем, от которых надеетесь получить обратно, какая вам за то благодарность ибо и грешники дают взаймы грешникам, чтобы получить обратно столько же. Но вы любите врагов ваших, и благотворите, и взаймы давайте, не ожидая ничего, и будет вам награда великая, и будете сынами Всевышнего, ибо Он благ и к неблагодарным и злым. Итак будьте милосерды, как и Отец ваш милосерд»[107].
Если мы освободимся от предрассудков своего собственного, локально ограниченного церковного, племенного или национального толкования мировых архетипов, то сможем понять, что высшая инициация — это не инициация наших местных заботливых отцов, которые затем ради собственной защиты проецируют агрессию на соседей. Благая весть, которую принес Спаситель Мира и которой столь многие возрадовались, жаждали проповедовать, но, по — видимому, не желали демонстрировать, заключается в том, что Бог есть любовь, что его можно и должно любить и что мы все без исключения — его дети[108]. Такие сравнительно тривиальные вопросы, как устоявшиеся детали символа веры, формы вероисповедания и устройство епископальной организации (которые настолько поглотили интерес западных теологов, что сегодня они серьезно обсуждаются как принципиальные вопросы религии)[109], сводятся к изощрениям в педантизме, если не удерживать их в подчинении основам учения. Действительно, там, где об этом забывали, сказывался регрессивный эффект: образ отца сводился к тотемному смыслу. Именно это, конечно же, и случилось во всем христианском мире. Как будто нам было предоставлено решать или постигать, кому из нас всех отдает предпочтение Отец. Тогда как учение представляет нас далеко не так лестно: «Не судите, да не судимы будете»[110] Крест Спасителя Мира, несмотря на поведение на словах поклоняющихся ему священников, является гораздо более демократичным символом, чем местный флаг[111].
Понимание предельного — и решающего — смысла спасительных для мира слов и символов традиции христианства было столь основательно извращено на протяжении бурных столетий, прошедших с момента объявления Св. Августином священной войны
Нижеследующие тибетские стихи, например, из двух гимнов поэта — святого Миларепы были сложены приблизительно в то же время, когда Папа Урбан II призывал к Первому Крестовому походу.
Покой лежит в основе всего, потому что Авалокитешвара — Кваннон, великий Боддхисаттва, Безграничная Любовь, включает в себя каждое чувствующее существо, внимает каждому и пребывает в каждом (без исключения). Он видит все — и мимолетное совершенство изящных крылышек насекомого — он сам и есть их совершенство и их мимолетность; и длящееся годами страдание человека, самого себя терзающего, заблудшего, запутавшегося в сетях своего собственного незамысловатого бреда, потерявшего надежду, но все же несущего в себе нераскрытую, абсолютно неизведанную тайну освобождения. И он Безмятежен над человеком и над ангелами; и ниже человека, демонов и несчастных умерших: все они притягиваются к Боддхисаттве лучами его драгоценных рук, и они — это он, а он — это они. Мириады ограниченных, скованных центров сознания на каждом уровне существования (и не только в этой нашей вселенной, ограниченной Млечным Путем, но и далее в глубинах космоса) — галактика за галактикой, вселенная за вселенной, миры, возникающие из вечной бездны пустоты, вспыхивающие жизнью, а затем как мыльный пузырь исчезающие; снова и снова; бесчисленное множество жизней; все страдающие; каждый ограничен своим собственным скудным узким кругом — дерущиеся, убивающие, ненавидящие и жаждущие успокоения с победой: все они — Дети, безумные персонажи преходящего, но неисчерпаемого, длящегося мирового видения. Bсe — Объемлющего, сущностью которого есть сущность Пустоты: «Бог, Взирающий Вниз с Состраданием».
Но это имя означает также: «Бог, Видимый Внутри»[115]. Мы все являемся отражениями образа Боддхисаттвы. Страждующий внутри нас есть это божественное сущее. Мы и этот оберегающий нас отец едины. Это спасительное проникновение в сущность. Этим оберегающим отцом является каждый встречающийся нам человек. И поэтому следует знать, что, хотя для этого несведущего, ограниченного, страдающего, защищающего себя тела всякое угрожающее ему другое тело есть враг, это тело тоже есть Бог. Великан — людоед разбивает нас, но герой достойно проходит инициацию «как мужчина»; и смотрите — это и был отец: мы в Нем и Он в нас[116]. Милостивая, оберегающая нас мать нашего тела не может защитить нас от Великого Отца Змея; смертное, материальное тело, которое она подарила нам, отдано в руки этой пугающей силы. Но не смерть венчает наше испытание Нам даны новая жизнь, новое рождение, новое знание бытия (так что мы живем не только в этом теле, а во всех телах мира, как Боддхисаттва). Наш отец сам явил себя как лоно, как мать, как второе рождение[117].
В этом заключается значение образа двуполого бога. Он и есть главным таинством инициации. Нас отнимают от матери, «пережевывают» и по кусочкам ассимилируют в уничтожающее мир тело великана — людоеда, для которого самые бесценные формы и существа являются лишь блюдами на его пиру; но затем, чудодейственно возродившись, мы оказываемся чем — то большим, чем были прежде. Если Бог — это родовой, племенной, национальный или конфессиональный архетип, то мы, стало быть, борцы за его дело; но если он — господь самой вселенной, тогда мы выступаем как просветленные, для которых
Поэтому: «пойдем и возвратимся к Господу! ибо Он уязвил — и Он исцелит нас, поразил — и перевяжет наши раны; оживит нас через два дня, в третий день восставит нас, и мы будем жить пред лицем Его. Итак познаем, будем стремиться познать Господа; как утренняя заря — явление Его, и Он придет к нам как дождь, как поздний дождь оросит землю»[118].
Это суть первого чуда Боддхисаттвы: двуполый характер его образа. К тому же два явно противоположных мифологических свершения объединяются: Встреча с Богиней и Примирение с Отцом. Ибо