прежнему был не преклонен.
Кажется, я поняла, в чем дело, и решила проверить.
— Хорошо. Знаешь, — между делом продолжила я, — твое досье…
— Да?
Его голос вдруг стал ка?ким-то выцветшим…
— Не бойся! Я не стала его открывать, — я не собиралась его мучить, — не думаю, что я была бы сильно потрясена. Мне кажется, ты не способен на низость.
Жермен улыбался, черт побери, — закусив губу, и не мог остановить взгляд на чем-нибудь одном. Справился он с собой довольно быстро.
— Ты слишком хорошо обо мне думаешь! Я не идеал, не совершенство, просто человек. Далеко не самый безупречный…
— Я тоже! Но я вывернулась перед тобой наизнанку. Нет ничего, чего бы ты не знал обо мне! А ты по-прежнему темная лошадка!
— И что же ты хочешь узнать обо мне?
— Все.
— Это не интересно!
— Жермен, для жиголо у тебя слишком много комплексов!
— Если бы у меня их не было, мы бы вряд ли были бы вместе!
Я была вынуждена согласиться с этим. Меня действительно привлекала в нем именно непоколебимая ясность мысли, необъяснимая чистота сердца. Ирония судьбы — последний рыцарь Грааля обслуживает богатеньких баб!
— Я не буду больше на тебя нападать. Но… ты мне дорог… и мне невыносимо думать, что ты не доверяешь мне… и… что однажды мы разойдемся в разные стороны.
Жермен уже обнимал меня, шепча:
— Делиз, у меня нет никого дороже тебя… что я говорю… у меня вообще нет никого кроме тебя! Что бы не случилось, это останется так!
Он не шутил больше. Не обещал. Но одна эта фраза стоила больше, чем самые пылкие признания.
И я смирилась со всеми его странностями и недомолвками, как раньше смирилась с его репутацией.
Разве не высшая ценность в том, что бы принимать человека таким, каким он есть?
Утро. Раннее-раннее, только птички поют. Этакая благодать. Я сидела в ванной комнате и остервенело комкала платочек.
Плюс — минус. Минус — плюс. Ну и что теперь делать? Как глупо, как безнадежно и безответственно глупо! Попасться, как пансионерка католической школы!
В принципе, ничего необычного не случилось, ведь мой организм никогда не напоминал часы, а в последнее-то время, благодаря расшатанным нервам, и вовсе выкидывал коленца. В общем, мой врач, говорил, что так бывает. Поэтому забеспокоилась я только тогда, когда пошла четвертая неделя задержки.
И вот результат. Что теперь делать?!
Мало по малу мне удалось выровнять пульс, в звенящую пустотой голову проникла мыслишка, что я сижу здесь уже довольно долго. Я вернулась в постель.
— Делиз? Что-то случилось? — Жермен поднял голову от подушки, сегодня он был у меня.
Его манера просыпаться внезапно и сразу сейчас заставила меня вздрогнуть.
— Нет, ничего. Спи, еще рано.
Дальнейшие несколько дней стали серьезным испытанием. Как скрыть очевидное от всегда чуткого к малейшим переменам Жермена?
— Делиз, с тобой все в порядке? — он смотрел на меня чересчур пристально.
— Да. А что?
— Ничего, — ответ получился не менее натянутым, — Ты ничего не хочешь рассказать?
— Нет.
В горле застрял кусок льда, но я умудрилась сказать это совершенно небрежно. Прежде, чем вываливать на него эту новость, надо было разобраться самой.
Жермен не стал настаивать, у него кружилась голова, и ломило виски.
Через неделю он уехал. Я сидела одна и обгрызала ногти, как в ранней тревожной юности. Я не знала, хочу ли я сама этого. Но главное, я прекрасно помнила, насколько серьезно Жермен относится к детям, и могла представить себе его реакцию на подобное известие. Точнее совсем не могла, только знала, что он вряд ли будет в восторге.
Визит к врачу в Тьерри не просто подтвердил то, что я уже и так знала, а припечатал мраморной плитой. Доктор был старенький, и очень чувствительный: он подробно описал пациентке сам процесс и возможных последствий аборта…
Я понемногу впадала в панику.
Возможно, решилась я, Жермен с присущим ему тактом найдет выход из ситуации.
— Мне действительно надо поговорить с тобой.
Жермен молчал, но я видела, что он слушает внимательно и слегка встревожено.
— Моя новость может многое изменить, — я инстинктивно оттягивала неизбежное.
— В чем дело? — он уже не скрывал беспокойства.
— Я беременна.
Повисла долгая тяжелая пауза.
— Ты уверена?
— Да.
Когда я решилась взглянуть ему в лицо, то поняла — просто мне не будет, мне будет очень не просто. Жермен был так мрачен, как будто я сообщила о смерти любимого родственника.
— Ты делаешь аборт, — он не спрашивал и не просил.
После его слов все для меня вдруг стало на свои места. Я поняла, что просто никогда этого не сделаю! Этот ребенок наш. Он живой! У него есть ручки, ножки, маленькое сердечко, что бы любить… Не справедливо, что его отец хочет его убить! Я разозлилась. Возможно, его рождение будет единственным поступком в моей жизни, не лишенным смысла.
— Нет!
Жермен глубоко вздохнул, как будто ему было больно это делать.
— Делиз, послушай. Ты многого не знаешь и не понимаешь…
— Если я чего-то не понимаю, не знаю — расскажи, объясни… Я хочу знать, почему ты хочешь его убить!
Жермен вздрогнул.
— Потому, что так будет лучше.
— Лучше? Для кого? Тебя? Или него?
— Всем нам, — он все еще сохранял спокойствие.
— Кому 'нам'? Кто-то так глубоко рассуждал о морали… к черту! Пустая болтовня… мне говорили, что ты можешь быть любым… с любой. Мне казалось, что я вижу тебя настоящего… пустое! Хамелеон, вот ты кто! Не волнуйся! Я справлюсь! Да я тебя и на километр не подпущу к ребенку! Да и что я скажу… что его папочка всего лишь жиголо…
Я пропустила тот момент, когда оказалась прямо перед ним, и верила в то, что бросала ему в лицо. Разочарование, такое неожиданное, оказалось слишком сильным.
Я была несправедлива. Я была отвратительна. Я была в бешенстве. Я не хотела видеть странного мучительного выражения его глаз.
— Боюсь, что к тому времени, как он захочет увидеть папочку, тебе придется отвести его на кладбище, — произнес Жермен ровным тоном.
