Причина крылась в монархизме лидеров и общей ориентации, совершенно отличавшейся от «революционно-февральских» союзов корниловского направления. Правда, Алексеев был настроен достаточно скептически, заявив однажды: «Я против монархии потому, что слишком хорошо ее знаю».[275] По свидетельству полковника Я. М. Лисового, немного позже одна из южнорусских монархических организаций вообще считали его «левым кадетом».[276]
Необходимо проследить особенности создававшейся Алексеевым структуры. Штабу подчинялось «звено», состоящее из пяти «основных пятерок», «каждая из которых, в свою очередь, делилась на пять «простых» пятерок». Таким образом, звено объединяло 155 офицеров, причем планировалась вербовка ими по 10 солдат своей части, что вместе с ними составило бы кадр роты (в крайнем случае, полуроты). «Пятерки звена» формировали управление полка, команды связи и разведчиков, а «основные пятерки» — пять рот и по пулеметной команде соответственно. Каждая пятая рота должна была готовиться как штурмовая. В итоге «полк» складывался из 20 рот, пяти штурмовых рот и пяти пулеметных команд.[277] Но просто наметить схему организации — значило не сделать ничего, и Алексеев это прекрасно понимал.
Конспективные записи его блокнота скупо, но красноречиво говорят о проводившемся тщательном индивидуальном отборе добровольцев. Руководителями «пятерок» назначались только «наиболее твердые, прочные, надежные, идейные» офицеры, которым, в отличии от нижних чинов, жалованье не предусматривалось — наемники генералу не требовались. «Поступление солдат добровольное, по подписании обязательства — подчинение начальникам, дисциплинарному уставу, воинский вид и порядок, чинопочитание, отказ от политики».[278] Ненадежные подлежали немедленному удалению. Неоднократно подчеркивалась обязательность добровольческого принципа, что свидетельствует о предпочтении качества количеству.
Планировалась (о проведении сведений нет) боевая подготовка личного состава, с предпочтением «упорному бою в позиционной войне». Это указывает как на понимание Алексеевым затяжного характера предстоящей борьбы, так и на естественную невозможность предвидеть серьезные изменения тактики войны гражданской по сравнению с традиционной, и на отсутствие планов ведения открытых боев в столицах.
Так ко второй половине октября в Петрограде оформилась знаменитая Алексеевская организация; ранее ее возникновение неверно датировалось ноябрем, то есть прибытием генерала на Дон.
Находясь в столице, «Алексеев, пользуясь своим безграничным влиянием на Духонина, продолжал воздействовать на Ставку»; генерал-квартирмейстер генерал-лейтенант М.К Дитерихс — также его протеже — контролировал неукоснительность исполнения алексеевских «просьб» и «пожеланий»[279] и сосредотачивал в Могилеве надежных офицеров.
Через Пуришкевича Алексеев вел координационную переписку с донским атаманом Калединым. Сначала предполагался казачий поход на Москву и Петроград, однако Алексеев и руководство Офицерской организации быстро склонилось к переброске собранных сил на юг, считая казаков надежными союзниками. Высказывалась мысль о многократном превосходстве столичного гарнизона, делавшем открытую вооруженную борьбу в городе заранее обреченной (бои 27–30 октября, с учетом чисто технических сбоев, — веское тому подтверждение). Но главной причиной отказа офицеров от первоначальных расчетов стало «нежелание спасать опостылевшее им Временное правительство».[280] Данное решение, базируясь на откровенно эмоциональных мотивах, явилось первой предпосылкой поражения Белого движения, которую раньше оставляли без внимания. Перенесение его базы на скудно обеспеченные материальными ресурсами окраины сразу ставило добровольцев в невыгодное положение, однако только так можно было преодолеть подавляющее превосходство противостоявших сил. Блокируясь же с бессильным и презираемым, но признанным на международной арене правительством, генералы могли рассчитывать на более равноправные контакты с союзными державами и на гарантированную взаимовыгодную помощь.
Заметно стремление Алексеева к объединению с остававшимися военно-политическими союзами. В мемуарах всячески подчеркивается роль «заступничества» генерала, спасавшего офицеров «от яростного гнева Керенского»,[281] что увеличивало симпатию к нему и превращало их в верных сторонников. Но последнее никак не касалось остатков прокорниловских организаций, которые «относились отрицательно к теперешней Ставке вообще и к Духонину в частности»[282] — как к клевретам Алексеева-«предателя» (соперника).
Отправка добровольцев на Дон планировалась под разными прикрытиями. Во-первых, под видом казаков, возвращавшихся домой после окончания столичных курсов пропаганды. Заготавливалось обмундирование, и через комитет Союза казачьих войск получались соответствующие документы.[283] Другой маскировкой служили фальшивые команды для охраны военнопленных.[284] В-третьих, широко эксплуатировался благотворительный фасад «Белого Креста»; хотя один из организаторов Добровольческой армии, полковник Я. М. Лисовой, писал, что намерение покинуть Петроград возникло лишь 30 октября, все же маловероятно отсутствие предварительной подготовки. В Новочеркасске открыли «отдел Общества Белого Креста по выдаче пособий и приискании труда для офицеров и юнкеров — беженцев (слова «пособие и труд» должны были служить паролем…) — с ведома Управления войск атамана.[285] Есть сведения о выдаче добровольцев за инвалидов и раненых, то есть возможно участие Союза увечных воинов (в апреле 1918 г. его филиал в Бердянске поднимал антибольшевистское восстание, поддержанное дроздовским отрядом).[286] Наконец, чины Главного Комендантского Управления способствовали переброске кадров на Дон, выдавая для отвода глаз командировки в Тифлис и другие пункты Кавказа.[287] Даже статские чиновники справочного бюро одного из столичных вокзалов были алексеевскими агентами и указывали офицерам «спокойные» направления для выезда на Юг.[288]
Еще с 12 сентября Алексеев добивался и в октябре добился освобождения своих сотрудников — чинов Главного комитета Союза офицеров — и тонко шантажировал финансистов, требуя материальной поддержки и угрожая возможностью разоблачения их быховскими узниками. [289] А это доказывает установление его связи с арестованными. Многое говорит о том, что Алексеев оказался на распутье. Учитывая остроту отношений с Корниловым, он в принципе не возражал бы, если того убили в Быхове самосудом. В частности, когда в конце октября в Петрограде возник самочинный юнкерско-офицерский отряд (около 100 человек), намеревавшийся освободить Корнилова, то — конечно, не без давления Алексеева, державшего в руках все нити, — этого так и не случилось.[290] Но допустить распада обширных корниловских контактов Алексеев не мог, так как, даже будучи под арестом, Корнилов вел непрерывную переписку с Калединым и принимал связных тайных офицерских организаций.[291]
В Москве после неудачи Корнилова, еще 5 сентября, Союз бежавших из плена провел расширенное заседание, собравшее не только членов комитета и гонцов их петроградского отделения, но и многих офицеров из числа лечившихся в лазаретах. Как утверждала Нестерович, было принято решение «совершить военный переворот, захватить власть и объявить диктатором генерала Корнилова»,[292] для чего объединиться с Союзом Георгиевских кавалеров. Руководителем намечали сделать представителя Союза в Москве генерала Брусилова. Однако при встрече тот ответил, что подобные предложения уже получал, но счел авантюрой и потому повторил отказ.[293]
Конечно, талантливый и осторожный тактик Брусилов верно оценил положение: не прошло и недели после формирования в Москве карательных антикорниловских отрядов, и переворот был обречен. Очевидно и нежелание генерала «таскать каштаны из огня» для Корнилова, сменившего его на посту Верховного Главнокомандующего и выглядевшего поэтому конкурентом. Межличностные отношения вновь повлияли разобщающе.
Потеряв руководителя в лице Корнилова, московские организации не особенно спешили взаимодействовать с Алексеевым, о чем тот с досадой упоминал в письме от 18 октября: «В Москве мне тоже придется вести дело самому же… Я не нашел готовности помогать делом, хотя на словах все обещают
