Дроздовский развернул сеть вербовщиков в прифронтовых городах: в Одессе, Кишиневе, Тирасполе. Помимо воззваний набор велся и более активным, довольно оригинальным способом. Его сотрудники специально посещали вокзалы и кафе, заводили там разговоры с офицерами, массово приезжавшими с фронта, и рассказывали об организации. Многие отвечали, что «устали воевать»; вступавшие же частично временно направлялись обратно в полки для агитации, так как командиры, мотивируя нехваткой офицеров, не отпускали их к добровольцам.[329] Поступавшие размещались в общежитиях Евгениевской общины и получали пособие. Не вполне определенное состояние организации лишало добровольцев довольствия, затрудняя дальнейшее формирование.
Во второй половине декабря по штабам армий разослали приглашение желающих якобы на американскую службу, но явившихся из консульства переправляли на улицу Музелер, в добровольческое бюро. С этого времени некоторая финансовая поддержка стала поступать от союзников, что позволило обеспечить добровольцев хотя бы самым необходимым.[330] Дроздовский наладил канал и для притока офицеров из собственно России: на станции Унгени их встречал специальный агент. К январю удалось собрать в Скинтее более 200 человек.
Теперь, когда Дроздовским была проделана первая, самая трудная организационная работа, штаб фронта наконец решил подключиться к ней и захватить руководство. Щербачев 24 января 1918 г. отдал приказ о формировании Отдельного корпуса русских добровольцев в составе штаба и трех бригад. Командиром корпуса назначался командующий 9-й армией генерал-лейтенант А. К. Кельчевский, а начальником штаба — генерал-майор А. Н. Алексеев; истинный же организатор добровольчества на Румынском фронте Дроздовский оттеснялся с первой роли, став лишь командиром 1-й Скинтейской бригады. Началось развертывание 2-й Кишиневской бригады, которую последовательно возглавляли генералы Асташов и Белозор. Планировалось создание 3-й бригады в Болграде.[331]
Но бурная деятельность штаба корпуса, разросшегося до невероятных размеров, мало способствовала притоку добровольцев. Бюрократизировав бумажную сторону, Кельчевский не делал ничего для популяризации идей и целей. Между тем Дроздовский напрямую, через своих вербовщиков, продолжал собирать пополнения, доведя численность бригады к февралю до 500 человек. На совещании в штабе корпуса выяснилось, что из 5 тыс. записавшихся 3 тыс. оказалось на штабных должностях; на долю Кишиневской бригады приходилось свыше 1,5 тыс. — преимущественно «мертвых душ». Это внушило Кельчевскому мысль о невозможности похода, Дроздовский вспылил и резко заявил, что он «с каким угодно числом решительных людей пойдет на Дон к генералу Корнилову и доведет их»;[332] чины штаба сочли его «авантюристом и маньяком». Появился приказ о недействительности подписки и об упразднении корпуса, и 2-я Кишиневская бригада уже расформировывалась, ведя к распылению части добровольцев.
В Добровольческую армию по алексеевским каналам через Москву при помощи Союза бежавших из плена было переправлено до 1бянваря 1918 г. 2 627 офицеров.[333] (Некоторая часть из них сначала попала к Дутову, но, не найдя в Оренбурге «твердой власти и плана похода на Москву», большинство уехало к Алексееву.[334]) Переброска происходила довольно методично, на ряде станций по маршруту — Грязи, Воронеж, Лиски — постоянно дежурили агенты из числа солдат, передававшие «своим» офицерам документы и немного денег и зачастую маскировавшиеся под большевиков.[335]
В начале декабря через контр-адмирала M. A. Беренса, побывавшего в Москве, наладилась связь с морскими офицерами Балтики; можно говорить о появлении флотского филиала Алексеевской организации. Одним из ее активистов был капитан 1 ранга П. М. Пиен, дежуривший в явочном кафе на Морской улице Петрограда и переправлявший добровольцев на Дон,[336] правда, таковыми оказались буквально единицы. Причиной стало, скорее всего, прозаическое нежелание флотского офицерства идти в сухопутные войска.
При том, что Алексеев проделал основную работу по созданию армии, многие явившиеся офицеры кумиром считали Корнилова, который во время быховского заключения, не прервавшего сношений арестованных с внешним миром, продолжал контакты с верными командирами. В результате в ноябре- декабре «почти каждый день… приезжали с фронта офицеры и отдельные бойцы ударных батальонов».[337] Параллельно алексеевскому возникло корниловское бюро записи, которым первые несколько дней руководила прапорщик Бочкарева.
Корнилов приступил к налаживанию собственных связей с Москвой, Румынским фронтом и Сибирью. В первую отправились его эмиссары полковники Страдецкий и А. П. Перхуров[338] (затем руководитель Ярославского восстания 1918 г. и генерал-майор колчаковских войск), вошедший в контакт с Савинковым и организовавший Союз Защиты Родины и Свободы, где встретился с участниками латышского ударного движения Бредисом и Гоппером. Любопытно, что сам он в воспоминаниях умолчал о корниловском поручении, и мы знаем об этом лишь по мемуарам его близкого сотрудника. Посланец же Алексеева, пытавшийся проникнуть в СЗРиС, потерпел неудачу.[339] Гонец Корнилова, полковник В. В. Троцкий, посланный к Щербачеву, погиб в пути, но, вероятно, связь с Яссами все же установилась — на эту мысль наводят безусловно восторженные отзывы о командующем Дроздовского, ведшего добровольцев именно «к Корнилову» и после известия о его гибели писавшего о потере точки стремления.[340]
Корнилов проводил сбор приверженцев не столь централизованно, как Алексеев, более основывался на личных знакомствах и по полковому принципу. Его сеть охватывала далеко не все части, но задействованные давали большее число добровольцев. Одним из его доверенных лиц был командир 467-го пехотного Кинбурнского полка полковник В. Л. Симановский, еще в августе предпринявший «реальные шаги для изучения… предполагаемых возможностей сбора корниловских сил».[341] Организация охватывала не только дивизию, в которую входил его полк, но и 45-ю пехотную и, соответственно, имела отделения в местах дислокации — Петрограде, Двинске, Кронштадте, Южной Финляндии и Пензе. Наиболее надежные офицеры, специально переведенные в сентябре в запасные батальоны, отработали маршруты отправки добровольцев на Ростов-на-Дону — Кубань — Владикавказ — Баку. Именно Симановский собрал четырехротный офицерский батальон почти в 500 штыков, понесший большие потери в январе 1918 г. Но Корнилов 3 февраля приказал пополнить его двумя ротами из 2-го Офицерского батальона,[342] «присвоив» алексеевских добровольцев, и затем влил в прибывший в конце декабря и принявший прежнее наименование Корниловский ударный полк (550 штыков). С учетом общей численности армии, в начале января немного превысившей 2 тыс. человек, как минимум половина сил была корниловская.
Другим примером метода Корнилова является прибытие сослуживца капитана Скоблина по 126-му пехотному Рыльскому полку подполковника Н. Б. Плохинского, вступившего, в силу конфликтных отношений с молодым однополчанином, в будущий Сводноофицерский полк под командованием генерал-лейтенанта С. Л. Маркова[343] — тоже корниловского сторонника. Таким образом, вокруг Корнилова группировалось в основном фронтовое офицерство. На Кубани действовала офицерская группа, независимая от Алексеева,[344] — возможно, тоже корниловской ориентации.
Алексеев же потерпел еще одну неудачу. Он пытался сотрудничать с Брусиловым, который в ноябре даже просил полномочий для соответствующей работы в Москве и отдавал себя в полное распоряжение Добровольческой организации. Но вскоре на Дону стало известно о полной смене брусиловских симпатий: генерал начал едва ли не запрещать офицерам отъезд в Новочеркасск и во всяком случае отговаривать от такого шага.[345]
Необходимо подчеркнуть чрезвычайно натянутые отношения старых соперников — Корнилова и Алексеева — проявлявшиеся после их встречи на Дону буквально во всем. Первый претендовал на командование армией, понимая преобладание своих сторонников, второй не без оснований считал себя создателем Белого движения; один оказался лидером молодого офицерства, другой устраивал кадровых, армейскую элиту и гвардию. Однако «Алексеев, как распорядитель финансами, держал все нити в руках»[346] и добился, чтобы армия выполняла его план похода на Екатеринодар, а не корниловский — в зимовники Сальских степей. Самые ретивые и неразборчивые сторонники подогревали антагонизм, доходя до провокаций. Так, капитан Капелька (псевдоним гвардейца князя
