объективных исторических процессов (свойственной, кстати, далеко не всем), но и в качественном изменении гвардейского офицерского корпуса. Анализ списка офицеров гвардейской пехоты, погибших в рядах Добровольческой армии в 1917–1919 гг.,[779] показывает преобладание офицеров военного времени — 64,4 %. Вместе с тем среди гвардейцев-первопоходников они насчитывали 40,8 %, а в 1918–1920 гг. их численность колебалась от 51,0 % до 57,7 %, и в целом составила 51,8 % (согласно собранных нами персонально-биографических данных всех использованных источников. См. приложение 2, таблица 17). Конечно, большинство олицетворялось дворянством (исключением, и не столь редким, являлись прапорщики гвардии, произведенные из нижних чинов, особенно в 1917 г.[780]); представители титулованной знати насчитывали 5,9 %, причем большинство принадлежало небогатым немецким баронам и кавказским князьям. Главное же то, что военная карьера для многих оказалась случайной.
Феноменальным для гвардии явлением в Добровольческой армии стало то, что, вопреки дореволюционным традициям, чужие офицеры, прикомандированные к полковым ячейкам, принимались теперь весьма приветливо. Многочисленными примерами служат списки офицеров — общие, а также убитых и раненых — опубликованные в полковых историях: исконные и пришлые никак не разделены, хотя обычно в этом отношении гвардейцы были чрезмерно щепетильны.[781] Более того, гвардейские командиры активно искали пополнений на стороне, переманивая к себе даже армейских вольноопределяющихся и соблазняя их перспективой быстрого производства в офицеры.[782] Под влиянием малочисленности и заинтересованности в возрождении частей, кадровые офицеры гвардии шли на такие компромиссы и даже проявляли непозволительное попустительство выходкам младших сослуживцев вне полкового круга. Таким образом, гвардейцы военного времени не воспринимали традиционного мировоззрения, а кадровые зачастую сознательно его утрачивали, и тем весьма походили на основную массу офицеров-добровольцев, — несмотря на указанное выше большее число кадровых по сравнению с армейцами.
Общая численность гвардейских офицеров в Добровольческой армии оставалась небольшой. Среди участников 1 — го Кубанского похода они составили всего 3,6 %. (См. приложение 2, таблица 17) Однако материалы С. В. Волкова позволяют отметить, что офицеры отдельных гвардейских полков были не одиноки и с самого начала, и в дальнейшем: Гренадерского — несколько десятков, из них 18 первопоходников, Измайловского — 52 и 13 соответственно, Литовского — все (первопоходники), и Кексгольмского — 67.[783]За 1917–1920 гг. из них погибло «более 300 человек, из коих 90 человек кавалерии».[784] Так как безвозвратные потери, согласно нашим подсчетам, достигли 31,8 %, то общее количество офицеров гвардии в Добровольческой армии следует признать равным ориентировочно 950-1000 человек.
Взаимоотношения собственно добровольческих и гвардейских кругов сразу же отразили вынесенные из дореволюционных времен противоречия. В условиях тяжелых неравных боев периода Кубанских походов старый антагонизм выражался в основном в соревновании «в лихости и отваге: корниловцы- республиканцы, монархисты-гвардейцы…» — по словам одного из марковцев.[785] Ввиду ничтожной численности гвардейцам приходилось волей-неволей принимать правила игры армейского офицерства, в глазах которого уважения заслуживала только доблесть, а не чин, титул, принадлежность к «старой», «варшавской», конной, пешей или артиллерийской гвардии. Отсюда и подчеркнутая бравада выправкой и строевой подготовкой в самых тяжелых условиях — например, постоянный идеальный внешний вид Кутепова, невозмутимость под огнем или ведение им своей роты в обледенелом и грязном обмундировании, но с подсчетом шага.[786] Казалось бы, совершенно ненужные крайности помогают полнее увидеть гвардейский ценностный мир.
Как бы то ни было, вначале гвардейцы восприняли некоторые типичные «стародобровольческие» обычаи. В первую очередь это относится к складыванию особой иерархии, серьезно нарушавшей прежнюю. Так, командир батальона лейб-гвардии Московского полка полковник Г. П. Рыков, прибывший в Добровольческую армию осенью 1918 г., оказался в Сводно-Гвардейском полку на положении рядового и лишь к июлю 1919 г. выбился в командиры роты.[787] Особенно показательно то, что это произошло со старшим офицером, явившимся до «предельного срока прибытия» и официально ограничениям не подлежавшим. Здесь присутствовало полное единодушие с добровольцами- армейцами, которые разжаловали захваченных в плен служивших у противника гвардейских офицеров и пополняли ими Дроздовские части (как случилось с неким И. С. Блохой). [788]
Вполне по-добровольчески офицеры гвардейской пехоты выдвигали и навязывали штабам собственных кандидатов на командные должности,[789] что имело корни и в традиционной «капризности» гвардейцев в этом плане.[790] Более того, отдельные, но не одиночные выходцы из гвардии, в основном из причисленных к Генеральному Штабу, игнорировали сводно-гвардейские части и предпочитали остаться в общедобровольческих штатах, — например, упоминавшиеся князь Хованский 1-й и фон Лампе, а также лейб-гвардии Павловского полка полковник А. А. Морозов, который недолго покомандовал сводно-гвардейцами и вернулся в ряды марковцев, приняв 2-й Офицерский полк.[791] Наконец, в сентябре 1919 г. при окружении остатков сводного батальона лейб-гвардии Московского полка «командир, шесть офицеров и 31 солдат покончили жизнь самоубийством, не желая попадать в плен»,[792] - как заправские дроздовцы.
Но наряду с этим начались случаи невыполнения приказов или недопустимой самодеятельности. Уже в марте 1918 г. 1-й Конный дивизион Гершельмана самовольно оставил станцию Выселки, за что командир поплатился должностью. Вообще кавалерия, вобравшая и чинов конной гвардии — самых консервативных даже среди гвардейских частей — часто действовала малорезультативно. [793] Именно в ней «добровольческий» принцип старшинства почти не прижился, из-за чего наблюдалась поразительная чехарда комсостава, когда при появлении старшего по производству офицера младший тотчас сдавал ему командование (как произошло с кавалергардом Г. Г. Раухом).[794]
Многие источники содержат негативные оценки сводно-гвардейских частей, обоснованно считая невозможным восстановить старый полк в неизменном виде, так как принудительно мобилизационный способ набора солдат принижал и качество, и имя полка.[795] Бои подтвердили пессимизм добровольцев. Гвардейский отряд генерал-майора П. Э. Тилло (начштаба полковник А. А. Зайцов, оба семеновцы) осенью 1918 г. отличался лишь хорошим обмундированием и внешней, показной дисциплиной солдат. Превысившие штатный состав офицеры предпочитали держаться в тылу, а в ротах их было по трое-четверо; нередко происходило злоупотребление муштровкой. (Гвардейские командиры слабо вникали в бытовые мелочи и порой очень плохо знали личный состав даже в лицо.[796]) В итоге солдаты оказались столь ненадежны, а боевой дух столь невысок, что после замены на позициях 2-го батальона Марковского полка первая же махновская атака привела к глубокому отступлению гвардейцев — при их десятикратно превосходившей марковцев численности. Положение стабилизировал тот же 2-й батальон марковцев, на следующий день контратаковавший и выбивший противника.[797]
Неоднократно упоминались нестойкость, трусость, групповые дезертирства гвардейцев, в том числе и офицеров, на протяжении всей Гражданской войны. Частые ссылки на совпадение неожиданных ударов противника с участками, занятыми именно гвардейскими частями,[798] заставляют задуматься о степени их случайности. Достаточно правдоподобно выглядит предположение о контактах с неприятелем, принимая во внимание появление коммунистических ячеек даже у наивернейших дроздовцев и дальнейшую службу ряда офицеров гвардии в РККА,[799] Во всяком случае, осведомленность разведки Красной Армии о низком моральном состоянии и потому слабой боеспособности гвардейцев очевидна, ибо следовали целенаправленные удары по неустойчивым частям.
Поэтому командование использовало сводно-гвардейцев на второстепенных направлениях — например, в составе Войск Киевской области — да и то чаще держало в резерве, из которого выводило крайне неохотно, лишь «в ситуации крайней нужды».[800]Впрочем,
