ока.
— Ну и что вы собираетесь с этим делать?
— В десять часов у нас совещание. Генерал Клэй хочет ограничить сумму, которую можно отсылать домой, до фактического оклада. Для военного казначейства это будет головная боль, уже один только учет, и всех вопросов не решит, но, по крайней мере, остановит сильное кровотечение. Конечно, можно будет по-прежнему отсылать домой вещи, но деньги останутся здесь, где им положено. В конечно счете единственное, что сработает — новая валюта, но переживать не стоит. Как скоро, по-вашему, русские согласятся на это?
— Я хотел спросить, что вы делаете на местах? Как контролируете это?
— Да, это проблема. Военная полиция время от времени проводит рейды в самых злачных местах, но это все равно что пальцем плотину затыкать. Берлин — открытый город. Люди ходят, где хотят. Он лишь административно разделен на зоны. Поэтому мы не можем патрулировать станцию «Зоопарк», это британцы. Александерплац — в русской зоне.
— Как и Потсдам.
Мюллер посмотрел на него.
— Как и Потсдам. Тут мы ничего не можем поделать.
— А как насчет подворотен? Такая куча денег — кто-то же должен этим рулить.
— Вы имеете в виду банды? Профессионалов? Этого я не знаю. Да и вряд ли, по-моему. Ходят слухи про перемещенных лиц, но люди любят обвинять ПЛ во всем. Их никто не контролирует. То, о чем вы говорите, вам следует искать в Баварии или Франкфурте, где еще есть что украсть. Склады. Огромные тайники продовольствия. Такое случается, и, полагаю, во Франкфурте кто-то этим заправляет, если вам интересно. Но Берлин? Его вымели подчистую. Осталось лишь огромное количество мелких денежных сумм, которые сливаются в денежные потоки.
— Красивое описание мошенничества.
Вымученная улыбка.
— Да уж. — Мюллер помолчал, раздвинув руки па столе. — Смотрите. Солдат продает часы. Может, ему и нельзя, и может, как вы считаете, мы делаем недостаточно, чтобы его остановить. Но вот что я вам скажу: за последние годы я навидался, как умирают люди. Со вспоротыми животами, придерживая вываливающиеся кишки. Отличные солдаты. Почти дети. Тогда никто не думал, что они преступят закон. А теперь они сшибают каких-то несколько баксов. Может, это и неправильно, но знаете что? Я все еще солдат. И считаю, что они заслужили два миллиона долларов в месяц.
— Я тоже, — медленно сказал Джейк. — Только я не люблю смотреть, как их убивают. Это несправедливо. За часы.
Мюллер смущенно посмотрел на него и опустил голову.
— Это точно. Ладно. Что-нибудь еще?
— Много, но у вас совещание, — ответил Джейк, вставая. — Не хочу злоупотреблять гостеприимством.
— В любое время, — вежливо сказал Мюллер, с облегчением вставая. — Для этого мы здесь и работаем.
— Нет, вы — нет. Спасибо, что уделили время. — Джейк сложил тонкие листки и положил их в карман. — И за это тоже. А, вот что еще. Могу я посмотреть труп?
— Труп? — Мюллер буквально отшатнулся в изумлении. — Я думал, вы его видели. Разве мы здесь не поэтому? Трупа нет. Увезли обратно во Франкфурт.
— Слишком быстро. Без вскрытия?
— Без, — слегка озадаченно ответил Мюллер. — А зачем тут вскрытие? Как он умер, нам известно. А что, надо было провести?
Джейк пожал плечами:
— По крайней мере, чтобы составить коронерский отчет. — Он заметил, что отразилось на лице Мюллера. — Знаю. Вы не Скотланд-Ярд. Но вот этого слишком мало. — Он похлопал себя по карману с листками. — Отчет помог бы расследованию. Надо было подождать.
Мюллер посмотрел на него и вздохнул:
— Знаете, Гейсмар, чего бы мне хотелось? Мне хотелось, чтобы вы тогда не ездили в Потсдам.
Когда он вышел, Джини укладывала свою стопку копий. Она посмотрела на него и улыбнулась, не прекращая работы, как крупье в казино, перекладывая третий лист на дно папки. Затем бросила папку в коробку исходящих — для архива.
— Все выяснили?
Джейк улыбнулся в ответ. Армия не меняется. Мир под копирку. Интересно, архивом занимается кто-то другой — иначе не сберечь этих прекрасных ноготков.
— Пока да, — сказал он, все еще улыбаясь, но она приняла это за намек, выгнула бровки и стрельнула в него глазками.
— Мы здесь с девяти до пяти, — сказала она, давая отказ.
— Будем знать, — ответил он, подыгрывая. — Полковник сильно загружает вас работой?
— Все дни напролет. Лестница по коридору направо.
— Благодарю, — сказал он и отдал ей честь.
На выходе его ослепил солнечный свет, и он прикрыл глаза рукой, чтобы оглядеться. Солнце уже вовсю пекло с востока, проникая даже сквозь пыль, висевшую над руинами, что простирались за изящными колоннадами. Рабочая бригада, орудуя граблями, скинула рубашки, но буквы остались, В на одной брючине, П — на другой. Война поставила клеймо на каждом, даже на Талли, обозначенном лишь инициалами на копирке.
Он постоял минуту, переваривая информацию о клише для изготовления денег и ценах на часы. И то и другое ведет его в никуда. А именно туда его, очевидно, и хочет отправить Мюллер. Улыбаясь про себя, он подумал о Джини — две отставки за одно утро, одна откровеннее другой. Именно Мюллер заморочил ему голову, оставив его на ступеньках и даже не проверив, прошел он сквозь вращающиеся двери или нет. Если только что-то не зацепит, упущенный кусочек кроссворда, который бросится в глаза, если смотреть на него достаточно долго. Он сказал водителю, что хочет пройтись.
— Пройтись? — удивленно переспросил солдат. — Вы имеете в виду обратно?
— Нет, жди меня на станции «Зоопарк» примерно через час. Знаешь, где это?
Солдат кивнул:
— Конечно. Если пешком, то отсюда прилично.
— Знаю. Я люблю ходить пешком. Помогает думать, — пояснил он. И отметил про себя, что нужно попросить Рона выделить ему собственный джип.
Но солдат, как и Джини, был уже с опытом.
— Понял. Вы точно не хотите, чтобы я вас подвез? В принципе мне все равно, это ваши дела.
Этим занимаются все, думал Джейк, идя через разрушенный парк. Мелкие денежные суммы стекаются в крупные потоки. Так с кем Талли вел дела? С готовым нажать на курок русским? С ПЛ, которому нечего терять? С кем угодно. Пять тысяч долларов, даже больше. В Чикаго каждый день убивают людей и за меньшие суммы, просто чтобы отобрать выигрыш в уличную лотерею. А здесь жизнь еще дешевле. Но почему первым делом в голову приходит это? Потому что здесь русские — с карманами, набитыми деньгами. Торговали не фарфоровыми безделушками и старым столовым серебром. Торговали наличными деньгами. Мед для медведей. Все занимаются этим.
Ворота парка выходили на нижнюю Потсдамерштрассе с редким потоком военных грузовиков и гражданских на скрипучих велосипедах — все, что осталось от некогда шумного движения по этой улице в сторону центра. Пешком Берлин был совсем другим городом. Не тот спектакль, который он наблюдал из туристического джипа, а нечто более саднящее, катастрофа крупным планом. Он любил гулять по городу, изучая мили ровных, беспорядочно разбросанных улиц. Как будто само прикосновение подошв приближало город, позволяло проникать в его жизнь. Воскресенья в Грюневальде. Остальные дни он бродил по районам, где другие журналисты никогда не бывали. В Пренцлауэре или жилых кварталах Веддинга, просто посмотреть, как живут другие, глазами скользя от здания к зданию, не обращая внимания на обочины.