Теперь же он вынужден был шагать осторожно, огибая груды битого цемента и выбирая путь среди штукатурки и стекла, трещавшего под ногами. Город превратился в туристическую тропу, полную препятствий и острых предметов, таившихся под камнями. Стальные прутья, скрученные в колючие клубки, все еще черные от пожара. Знакомый запах гниения. На углу Палласштрассе остатки Шпортпаласта, где когда-то по овальному кругу гоняли со свистом велосипедисты, а Гитлер обещал своим сторонникам тысячу лет. Уцелела только гигантская башня ПВО, подобная тем, что стояли у зоопарка, слишком прочная даже для бомб. Солдат, опершись одной рукой о стенку, разговаривал с девушкой, ласково поглаживая ее волосы. Самый старый черный рынок в мире. На другой стороне улицы несколько девушек в тонких платьицах, прислонившись к уцелевшей стене, махали колонне грузовиков. Десять утра.
Боковые улочки были завалены обломками, поэтому он держался основных магистралей. Повернул налево по Бюловштрассе, выбрав окольный путь к зоопарку. Эту часть города он знал хорошо. Решетчатый купол надземной станции возвышался над Ноллендорфплац. Навес над входом в кинотеатр, съехав на тротуар, остался почти неповрежденным, будто здание просто выдернули из-под него, как скатерть в расхожем трюке фокусника. Людей было мало, кто-то толкал детскую коляску с домашней утварью, и Джейк понял, что полубессознательное, замедленное передвижение, которое он наблюдал из джипа два дня назад, было новой поступью города, такой же осторожной, как и его собственная. Никто не ходил по руинам быстро. Зачем люди приезжают в Берлин? Бывал здесь Талли раньше? Должны быть проездные документы, что-нибудь, что можно проверить. В армии все под копирку.
Снова кварталы рухнувших зданий, снова группы женщин в платках и старых военных брюках убирают кирпичи. Из одного дома вышла элегантно одетая женщина на каблуках, будто собралась, как обычно, направиться за покупками в «КДВ». Но вместо этого, покачиваясь, перебралась по битой штукатурке к поджидавшему ее армейскому автомобилю, села и, подтянув ножки в нейлоновых чулках, удобно в нем разместилась. Другой вид экскурсии. В любом случае, «КДВ» больше не было. Расколотый бомбами, он осел на Виттенбергплац, не оставив даже витринного манекена. Иногда они встречались здесь, у колбасных прилавков в продовольственном отделе, где можно было вполне правдоподобно столкнуться с любым человеком, а затем по отдельности отправлялись в квартиру Джейка на другой стороне площади. Шли по разным сторонам, чтобы Джейк мог видеть ее в толпе и проверять, пока ждал светофора, не следует ли кто за ней. Никто не следил. Такая игра в безнаказанность возбуждала еще больше. Затем вверх по лестнице, где уже стояла она, звонок — убедиться, что Хэл ушел, — и в квартиру, жадно хватая друг друга, порой не дожидаясь, пока захлопнется дверь. Наверное, от квартиры теперь тоже ничего не осталось, как и от тех дней, — только память.
Однако квартира осталась. Джейк, снова прикрыв глаза рукой, посмотрел через дорогу. Часть дома была снесена, но часть сохранилась. Его угловая квартира так и продолжала смотреть на запад, в сторону площади. Обрадованный, он сделал шаг, но остановился. Что он скажет? «Я когда-то жил здесь и хочу еще раз взглянуть на нее»? Он представил, как перед ним возникнет очередная фрау Дзурис с озадаченным взглядом и надеждой получить шоколадку. К окну подошла женщина, распахнула его, чтобы проветрить, и на миг у него перехватило дыхание; он напряженно всмотрелся. А почему бы и нет? Но это была не Лина, даже не похожа на Лину. Мимо проехал грузовик, загородив дом, а когда уехал, в окне осталась только широкая спина, лица он рассмотреть не мог. Но он, конечно, и так все понял лишь по движению в окне, даже отсюда, через площадь. Он опустил руку, чувствуя себя глупо. Несомненно, подруга домохозяина подсуетилась и отхватила себе квартиру, когда Хэл окончательно съехал. Тот, кто его не знал, мог бы даже не поверить, что он вообще там бывал. А с чего бы поверила она? Прошлое испарилось вместе с улицами. Но квартира осталась, существует реально, как доказательство, что все остальное тоже было. Если он будет смотреть достаточно долго, может, и остальная часть площади вернется — такой же оживленной, какой всегда была.
Он повернулся и заметил свое отражение в осколке зеркального стекла, оставшегося от витрины магазина. Ничто не осталось таким, как прежде, даже он сам. Узнала бы она его сейчас? Он всмотрелся в отражение. Не незнакомец, но уже и не тот, которого она знала раньше. Постаревшее лицо многое пережившего человека с двумя глубокими морщинами у рта. Темные волосы, на лбу залысины. Лицо, которое он видит, бреясь, каждый день, не замечая, что оно изменилось. Он представил, как она смотрит на него, разглаживая пальцами морщины, пытаясь найти его. Но лица тоже не возвращаются. Они покрываются морщинами от множества задач и яростных телеграмм, косыми лучиками от обилия увиденного. Они были детьми. Всего четыре года, а взгляни на отметины. Его лицо, как и квартира, сохранилось, но покрылось шрамами, и было уже не тем, что прежде. Война изменила всех. Он, по крайней мере, — здесь, живой и без инициалов. ВП. ПЛ.
Он остановился, как будто его что-то толкнуло. Инициалы. Он достал копии и снова просмотрел их. Вот оно. Переложив вниз первый лист, он просмотрел второй, затем автоматически потянулся к третьему и остановился. Его не было. Но у Джини было три копии. Он сощурился, припоминая. Да — три, уложенные стопочкой. Он постоял еще минуту, обдумывая ситуацию, затем убрал листки в карман и направился по улице к зоопарку, где делались небольшие деньги.
Водитель отвез его обратно в контору Берни — небольшую комнату в старом здании Люфтваффе, битком набитую досье и стопками анкет, которые, упав с кушетки, рассыпались по полу кучками. Иллюзорный мир бумаг. Как он тут ориентируется? На столе было еще хуже. Стопки бумаг, рассыпанные скрепки, чашки с выдохшимся кофе, даже брошенный галстук — по сути все, кроме Берни. Его опять не было. Джейк открыл одну из папок. Светло-коричневые
— Ничего не трогайте, — сказал солдат у двери. — Он обнаружит, поверьте.
— А когда он вернется? Я никак не могу его застать.
— Так вы вчерашний парень? Он предупредил, что вы можете приехать. Попытайтесь найти его в Центре документации. Обычно он там. На Вассеркеферштайг, — сказал он, произнеся название по слогам.
— Где?
Солдат улыбнулся.
— Язык сломаешь, да? Если подождете секундочку, я отвезу вас туда — сам туда собирался. Найти могу, произнести — нет.
Они поехали на запад мимо пресс-центра до станции метро на Крумме Лянке, где горстка солдат и гражданских, сгрудившись, образовали мини-рынок, как у Рейхстага, и затем свернули вправо на тихую улицу. Вдали Джейк увидел деревья Грюневальда. Он вспомнил летние воскресные дни, пеших туристов в шортах, направляющихся на пляжи, где река Хавель распадалась на ряд проток, которые берлинцы называли озерами. Сегодня, несмотря на такое же палящее солнце, здесь было всего несколько человек, которые собирали упавшие ветки и складывали их в тележки. Кто-то обтесывал топором широкий пень.
— Печально, да? — сказал солдат. — Они рубят деревья, когда никто не смотрит. К зиме тут ничего не останется. — Зима без угля, по словам Мюллера.
У кромки леса они свернули на узкую улочку с пригородными виллами, одну из которых превратили в настоящую крепость — высокий двойной забор из колючей проволоки, прожекторы и патрули по периметру.
— Не хотят рисковать, — сказал Джейк.
— В лесу ночуют в палатках ПЛ. Как только стемнеет…
— А что там, золото?
— Лучше. Для нас, по крайней мере. Партийные архивы.
Показав на входе пропуск, он подвел Джейка к регистрационному журналу в вестибюле. Другой охранник на выходе проверил чемоданчик солдата. Все делалось молча. Если штаб Совета был полон деловым цоканьем каблуков, как в правительственной резиденции, то здесь было гораздо тише — сдержанное шушуканье коммерческого банка.
— Господи, Форт-Нокс,[41] — сказал Джейк.
— Берни должен быть внизу, в хранилище, — сказал, улыбаясь, солдат. — Пересчитывает слитки. Вот так.
