обманным путем лишить мистера Джимсона его законного имущества.
— Совершенно верно, — сказала Сара, вставая с места и выглядывая в окно. — Я могла бы поклясться, что это Дикки кашляет. — И снова села так, как она всегда садилась: сперва посмотрела на кресло, как кошка на коврик, затем похлопала его ладонью, затем подняла юбки, а затем уж опустилась на сиденье. Именно опустилась, иначе не скажешь. Расправила юбку, выставила грудь, сложила на коленях руки, вздернула верхний из своих подбородков и приняла любезное выражение лица. Лица-то уже не было, но она все еще принимала любезное выражение. Я тысячу раз видел, как она проделывала этот номер, и мне захотелось стукнуть ее. Просто чтобы привлечь внимание к покинутому мужчине. Тычок в бочок. И я пододвинул стул поближе. Занял стратегическую позицию с левого фланга.
— Ах, Галли, — сказала Сара, — ты же мне еще не сказал, как подвигается твоя работа. Надеюсь, все идет хорошо? — И она снова уставилась на меня во все глаза и уши. Сара спрашивала меня о работе, только когда была нежно настроена. Знак внимания. И так как Коукер уткнулась носом в сумку, я разок ущипнул Сару... чуть-чуть. Сара подскочила, тихо взвизгнула и сказала: — Фу, Галли, как не стыдно! — Но она зарделась, как маков цвет, и рассиялась во все глаза. Как пятнадцатилетняя девчонка. Круглые глаза, и в них огоньки. Молодые, любопытные, озорные огоньки.
Ну и ну, подумал я. Вот тебе и еще один сюрприз. Но ведь все женщины в середке молоды, пока не умрут или не пристрастятся к бриджу. Поскребите бабушку — и вы обнаружите внутри внучку, которая хохочет за дверью в детской над каким-нибудь пустяком. Пустяком, по мнению мужчин, конечно.
— А как ты себя чувствуешь, Галли? Только правду. Я хочу знать. Как твои бедные нога?
— Все еще топают, — сказал я.
И так мы сидели и улыбались друг другу. Словно никогда и не были мужем и женой. Просто из чистой, неподдельной симпатии. Старый Адам и старая Ева.
— А ты как себя чувствуешь, Сэл? — сказал я, легонько похлопывая ее по заду. — Но я вижу, что мистер — как бишь его? — Робинз, я хочу сказать — теперешний владелец, хорошо заботится о своей собственности.
— Ах, Боже мой, так оно и есть. Даже слишком хорошо, — сказала Сара с искренним жаром, как всегда, когда затронешь ее за живое. — Стоит мне немного простыть или заболит где хоть малость, он уже гонит меня к доктору. Да вот, только вчера... — Но тут она вдруг заметила, что Коукер вынула нос из сумки и не сводит с нас глаз. Замороженная, как мороженое. И Сара тут же снова стала герцогиней, сладкой и фальшивой, как хозяйка борделя.
— Вы ведь знаете, мисс Коукер, как это бывает? У женщин часто что-нибудь побаливает, о чем не станешь говорить. И грех жаловаться, когда о тебе заботятся, — не так ли? Просто не лежит у меня душа к докторам. Обязательно что-нибудь у тебя найдут. Конечно, на то они и доктора. Была у меня приятельница, миссис Блонберг, жила в доме напротив; у нее тоже иногда побаливало под ложечкой, не сильней, чем у меня. Я и внимания не обращаю, а она пошла к доктору и не успела опомниться, как ее уложили в больницу; в понедельник ее разрезали, а вчера мы ее похоронили.
— Поскольку мы пришли к вам по делу, — сказала Коукер, — нам, пожалуй, лучше им и заняться.
— Ах, да, да, — сказала Сара и снова тяжело вздохнула, словно шина спустила. — Не хотите ли еще чаю? Целый чайник кипятка пропадает, такая жалость!
Но Коукер не была склонна давать нам передышку.
— Благодарю вас, нет, — сказала она, — у нас мало времени. Вот бумага, миссис Манди; если вы ее подпишете, мы будем знать, на чем мы стоим. — Она открыла сумку и вынула из записной книжки сложенный лист бумаги. — Я оставила пропуск для цифр.
— Там было девятнадцать полотен, — сказал я, — и около пяти сотен рисунков.
— Мистер Хиксон говорит — семнадцать.
— Совершенно верно, — сказала Сара, не отрывая от меня глаз и стараясь подавить смешок.
— Нет, неверно, — сказала Коукер. — Где остальные?
— Ну, — сказала Сара, — на одной была дочка кузнеца, и он так приставал ко мне, чтобы я ему ее отдала, — пришлось отдать, хотя я всегда терпеть его не могла, Галли, что бы ты ни говорил. Как он глядел на меня сзади... всякий раз, когда встречал! Но ты никогда мне не верил, что он смотрит не просто так.
— А где другая?
— Не знаю, — сказала Сара. — Я ее так и не нашла... Верно, затерялась где-нибудь, если только этот кузнец ее не прихватил.
— Это не та картина, которая так тебе нравилась? — спросил я. — Та, где ты в ванне?
— Ах, Галли, вовсе она мне не нравилась. Мне никогда не нравилось, как ты меня рисовал.
— Только все время посматривала на нее, — сказал я, — любовалась на себя в натуральном виде.
— А что, — сказала Сара невинно, — я на свой вид никогда не жаловалась, как некоторые другие. — И так она была довольна сама собой, что я снова ее ущипнул. Сара взвизгнула и сказала: — Ой, меня, кажется, что-то укусило! Простите, мисс Коукер. Вы и представить не можете, как в этих маленьких домишках трудно вывести всю эту нечисть из мебели.
— Так вот, если вы подпишете бумагу, — сказала Коукер, позеленев как ревень, — у нас к вам больше не будет никаких претензий. — И она подсунула бумагу и вечное перо Саре под нос.
— Ах, вы и перо припасли, — сказала Сара. — Вот хорошо. Я так беспокоилась, что у меня плохое перо. — И она поставила свою подпись.
— Что ты подписываешь? — сказал я. — Там же стоит девятнадцать картин.
— Совершенно верно, — сказала Сара, вкладывая в свой взгляд столько чувства, словно хотела проглотить меня со всеми потрохами.
— Так ты же дала Хиксону семнадцать.
— Совершенно верно, — сказала Сара, немного откидывая голову, чтобы посмотреть, не стану ли я от этого красивее.
— Тебе все равно, что ни подписать, — сказал я. — У тебя всегда какой-нибудь козырь в запасе.
— Совершенно верно, — сказала Сара. Она меня и не слушала. Как обычно, шла к цели своим путем. — Нет, Галли, я прямо опомниться не могу. Вот уж нежданно-негаданно. Я так рада тебя видеть! Такого молодого и веселого.
Коукер складывала бумагу.
— Благодарю вас, миссис Манди, — сказала она. — Это все, что нам требуется. Ну, мистер Джимсон, если вы намерены здесь поселиться, ваше дело. Но я должна на этой неделе быть у себя в баре.
Я встал. Я видел, что Коукер уже завелась. Она выглядела, как деревянная фигура на носу севшего на мель корабля.
— Это я-то молодой! — сказал я. — Ах ты, старый горшок с патокой! Прекрасно знаешь, что мне можно дать сто лет, когда я без зубов, — почти столько же, сколько тебе. — И я снова ущипнул ее изо всей силы.
Сара громко взвизгнула и бегом кинулась к двери, крича:
— Дикки, Дикки, гадкий мальчишка! — Трудно было сказать, кому предназначается ее крик — мне или Дикки. Возможно, обоим. Старая Кенгуру всегда умела работать на два фронта.
— Ну и ну, — сказала Коукер. — А только вы меня не удивили, мистер Джимсон. Я довольно перевидала на своем веку грязных старикашек, и некоторые из них вели себя не умнее.
— Брось, Коуки, — сказал, я, — я просто сказал «здрасте» старой знакомой. Госпожа моего сердца — ты.
— Очень вам благодарна. Я сама себе госпожа, и никому больше. — И она вышла из комнаты. Но дверью не хлопнула. В парадном платье Коукер ведет себя респектабельно.
С шумом влетела Сара, подталкивая перед собой небольшого мальчонку. Тщедушный, костлявый, с голубым лицом и рыжими волосами. Торчащие коленки и ни грамма мяса на костях. Выпялил на нас глаза и молча сосал что-то заложенное за левую щеку. Он не шел — просто прислонился спиной к Саре, сдвинул ноги, и она толкала его вперед, как совок для мусора.
— Это Дикки, — сказала Сара. — Ах ты, гадкий мальчик! Где ты пропадал... с таким-то кашлем? Поздоровайся с джентльменом. Это мистер Джимсон. Настоящий художник из Академии художеств.
— Из Академии? — сказал я. — С каких пор? Может быть, я и умер, но пока еще не могу согласиться с
