— Не торопись, Коуки, — сказал я. — Посмотри, чего мы добились тем, что вели себя по- джентльменски. Сохранили собственное достоинство, избежали взаимных обид... и заставили его добавить еще один фунт к моему недельному пособию.
Но Коукер не отставала от меня. Она была уязвлена в своих чувствах, в своей гордости.
Вдруг она перестала браниться и сказала:
Зачем он вышел? В чем дело? — Она подбежала к двери и высунула голову за порог. — Он звонит по телефону. — И она снова накинулась на меня: — Вы опять что-нибудь натворили? Что это у вас в карманах? Мне и раньше показалось, что вы малость разбухли. — Она направилась было ко мне, затем подбежала к окну и выглянула наружу.
— Фу, Коуки, как не стыдно быть такой подозрительной, — сказал я. — Это на тебя непохоже. Мистер Хиксон был так мил.
— За угол заворачивает полицейская машина, — сказала она, втягивая голову внутрь. И если бы у нее росли усы, они задрожали бы, как усики антенны.
— Глупости, Коуки. Мистер Хиксон никогда не поступит так со мной. Тебе померещилось.
— Живей! — сказала Коукер и схватила меня за руку. — Сюда, старый дурень. — Она бегом потащила меня к боковой двери и вывела на лестничную площадку. Мы спустились по лестнице для слуг в полуподвальный этаж и открыли дверь во двор.
— Пожалуйста, — сказала она. — Что я вам говорила? Полицейская машина у ограды.
— Не верю, — сказал я. И я действительно не верил, что Хиксон сыграет со мной такую подлую штуку.
— Как только полисмен войдет в дом, бежим.
— Глупости, — сказал я. — Вовсе это не полицейская машина. — И я поднялся на несколько ступенек, чтобы посмотреть. Но Коукер оказалась права.
Из машины вылез полицейский и вошел в дом. Когда я это увидел, я очень рассердился. Вышел на улицу и запустил табакеркой в окно бельэтажа.
Коукер схватила меня за руку.
— Вы с ума сошли, перестаньте!
— Это оскорбление, — сказал я. Я был вне себя. — И я еще во всем его поддерживал и сочувствовал ему.
— Вы взяли его вещи.
— Всего-навсего несколько поганых маленьких нэцкэ... О табакерках он и не знал. — И я кинул еще одну в зеркальное окно гостиной.
Коукер испарилась. А я продолжал бомбардировать окна с такой быстротой, что в воздухе были одновременно три табакерки и стекла разлетались, как фейерверк. Затем открылась парадная дверь, и я увидел полисмена и дворецкого, которые направлялись ко мне, и старого Хиксона, хлопавшего крыльями, как впавший в отчаяние пингвин. Я кинул последнюю тяжелую, украшенную бриллиантами табакерку ему в голову и пустился наутек.
Мне шестьдесят семь, но я легок на ногу и все еще неплохо бегаю. Я удрал бы от полисмена, если бы он не засвистел. И тут со всех сторон стали выскакивать еще полисмены. Казалось, они вырастают из-за садовых решеток и сыпятся прямо с неба. Они разом навалились на меня и чуть не оторвали мне руки.
— Хватит, — сказал я. — Поосторожней, вы! Я мистер Галли Джимсон, и я передам это дело своим адвокатам. Первоклассным адвокатам. За незаконный арест и вооруженное нападение. Вы, по-видимому, не знаете, кто я такой. Позовите такси.
Я получил полгода за свое легкомыслие. Я знал, что совершаю ошибку, когда засовывал табакерки в карман, чтобы очистить стол. И делаю глупость, что лезу в бутылку. Кровяное давление — один из моих худших врагов. Предатель в собственном стане. Слишком бы это была хорошая шутка, если бы я позволил ему взорвать крепость изнутри.
Глава 18
Шесть месяцев в тюрьме пошли мне на пользу. Помогли пережить весну и вылечили от зимнего кашля. Дали время забыть о Хиксоне. Время подумать и почитать. Выучить наизусть порядочный кусок «Иерусалима». Нет ничего лучше стихов, когда лежишь ночью без сна. От них быстрее вертятся шарики. Смываются грязь и ржавчина, которые скопились в извилинах.
Они как волны, под которыми пляшет галька у меня на полу. И превращается в рубины и гиацинты; во всяком случае, в неплохую подделку под них.
Хорошие стихи уносят вас в сон. Словно корабль под всеми парусами. Вы слышите, как поет вода за кормой, и, засыпая, вдыхаете пряный аромат грузов. Сон в стране Бьюлы. А когда я получил в первый раз почту — три старых счета и требование уплатить подоходный налог, — я обнаружил там письмо, адресованное на мое имя в «Орел» и пересланное сюда, судя по почерку, Коукер. Я никогда не видел ее почерка, но буквы были большие и четкие, как у ребенка, будто написанные тупым концом кочерги.
19 Кейпл-Мэншенз
Кенсингтон
9.2.39
Глубокоуважаемый мистер Галли Джимсон!
Я надеюсь, вы простите, что я взял на себя смелость писать вам, не будучи должным образом представлен. Мистер Хиксон, имеющий счастье владеть многими из ваших лучших работ, был настолько любезен, что сообщил мне ваш адрес. Я заходил дважды, но, как я понял, вы находитесь в отъезде. Поэтому я осмеливаюсь писать вам.
Мое имя скорее всего вам неизвестно, тем паче что в течение нескольких лет я вследствие слабого здоровья жил за границей. Но оно известно, и, я надеюсь, не с плохой стороны, людям, всерьез занимающимся британским искусством. В числе моих трудов числятся: «Ранние произведения Джона Варли»{23} и ряд статей, опубликованных в печати. Я также составил для мистера Робсона и мистера Хиксона каталог картин, собранных в Уимли-холле перед их распродажей.
Я уже многие годы являюсь одним из самых горячих поклонников вашего таланта. И мистер Хиксон вполне согласен со мной, что давно настало время должным образом оценить ваш великолепный вклад в британское искусство. Я беру на себя смелость предложить себя в качестве автора биографической и критической монографии, посвященной вашему творческому пути. Название, которое кажется мне наиболее уместным — в том случае, разумеется, если вы его одобрите, — «Жизнь и творчество Галли Джимсона». Это, пожалуй, будет лучше, чем «Галли Джимсон — великий художник». Без сомнения, второе из предложенных мною названий больше отвечает современным вкусам, но оно кажется мне недостаточно серьезным для той работы, которую я задумал и которая, осмелюсь предположить, будет достойна того, чье имя и чей гений еще при жизни заслужили столь громкую славу среди знатоков современного европейского искусства.
