— Ясно. Игра не по правилам. Тогда давайте устроим ей выставку; пусть она купит половину своих картин, и мы нацепим ярлычки «продано» и поместим в газетах несколько критических обзоров насчет английских традиций в искусстве, преимуществе вечных ценностей перед показным блеском, благоговейном подходе к природе и так далее и тому подобное. Уж если это игра не по правилам!..
Но профессор решил, что я шучу. Никакого воображения. Вот уж не артистическая натура. И мне пришло в голову: а вдруг он на самом деле честный игрок? Никаких подножек и ударов из-за угла. Образцовое произведение Создателя.
— А я-то думал, мы с вами создадим компанию, чтобы раздобыть деньжат, — сказал я.
— Как можно, — сказал профессор, — служить мамоне и искусству одновременно?
— Очень даже можно, — сказал я. — Не будь мамоны, не было бы и искусства. От звонкой монеты к культуре. Таков обычный путь. В чем разница, по-вашему, между Бобом, который любит швырять в картины камни, и Носатиком Барбоном, который пройдет десять миль, лишь бы повстречаться с плохим художником? В двухстах фунтах платы за учение, которые ежемесячно тратит на него государство за счет военных репараций. История цивилизации записана в гроссбухе. Кто самые просвещенные люди на свете? Богачи. Какая нация самая христианская? Та, у которой больше всего денег.
Профессор был шокирован.
— Вы шутите, мистер Джимсон. Вряд ли вам понравилось бы, если бы я поместил эти высказывания в вашей биографии.
— Надеюсь, вы это сделаете, — сказал я. — Не то я сделаю это сам. Чего мне надо? Всего самого лучшего для всех. А это стоит миллионы. Дорога в ад вымощена благими намерениями, но в раю предпочитают более надежный материал. Золото. Сапфиры. Мы хотим построить Царство Божье на земле, а на это требуется куча денег. Умная голова дороже, чем королевская булава! Еще бы! Нужны сотни лет обработки, то бишь образования, чтобы выпустить это изделие, да и тогда еще нет полной гарантии в успехе. У нас не хватает денег для необходимых опытов, не говоря уж о ремонте лаборатории. А самая дорогостоящая вещь — труд гения.
— Большинство известных французских импрессионистов были бедняки. Им платили за их картины гроши. А те, что помельче, просто умирали с голоду.
— Французские импрессионисты жили в стране, где правительство тратило миллионы на поощрение искусства. Правда, когда там появлялись настоящие художники, их обливали грязью и кое-кого даже заморили до смерти. Но смешно требовать от правительства, чтобы оно разбиралось в живописи: бита не видит ничего, кроме мяча, так уж она устроена. Но кое-что правительство делает: оно поощряет плохих художников самых различных толков, — а к чему это ведет? К тому, что появляется много людей, которые норовят украсть у кого-нибудь свежую мысль, и те, у кого они крадут, и есть настоящие художники. Вот и создается атмосфера, благоприятная для развития настоящего искусства.
— Но ведь постимпрессионистов подвергли осмеянию даже в самой Франции.
— Я же не говорю, что настоящих художников поощряют, пока они живы. Это невозможно. Я сказал только, что создается атмосфера, благоприятная для развития настоящего искусства... после их смерти. Когда Ван-Гог заканчивал свои шедевры, умники начинали восхищаться Мане. Это должно было служить поощрением для Ван-Гога... если бы он в нем нуждался. А когда Ван-Гог отдал Богу душу и кости его истлели, а картины покупались по тысяче гиней за штуку для государственных картинных галерей, чтобы студентам было с кого срисовывать, над Матиссом, и Пикассо, и Браком потешались все кому не лень, — но разве им не приятно было знать, что Ван-Гога, не меньшего безумца, чем они сами, так высоко ценят во всех лучших гостиных? Разве это не поощряло их? Я вот что хочу сказать, — сказал я. — Если правительству нужно, чтобы в стране было настоящее искусство, Искусство с большой буквы, ему требуется только нанять кучу крикетоведов, профессоров и прочих грязных писак, чтобы они кидали мячи на крикетном поле искусства на глазах у невинных детей и учили их рисовать так скверно, чтобы даже родные матери устыдились за них и стали умолять своих отпрысков заняться каким-нибудь более почетным делом, например печатанием фальшивых ассигнаций или продажей белых рабов. Но мольбы их останутся втуне. И половина детей уподобится Ироду, пожираемому червями, а вторая половина — Иову, пораженному проказой. Первые будут рыскать повсюду в поисках затычки для своего зада, а вторые — ползать на четвереньках в поисках уголка, где бы им упокоить свои бренные кости. И вот наконец они сойдутся на кладбище и, пустив в ход когти и зубы, выроют из могилы какого-нибудь горемыку и скажут: «Зрите! Вот гений, которого правительство уморило с голоду!» Возможно, так оно и есть. Или нет. Кто не ошибается? Всем нам свойственно ошибаться. Даже поколению, пожираемому червями за счет правительства. Но если не истратить миллионов, у нас и ошибок не будет... Ничего не будет. Разве только доты и надолбы политической экономии — следы позавчерашней или послезавтрашней войны.
И тут вернулись Бидеры. Сэр Уильям и леди. Сэр — большой, лысый, с обезьяньей шерстью на тыльной стороне рук. Голос — грохот ломовой телеги на мосту. Обольстительные манеры. Легкий поклон. Сияющая улыбка. Леди — высокая, стройная, глаза испанки, смуглая кожа, точеный нос. Руки — Эль Греко. Вещица для знатока. Я бы написал эти руки, подумал я, хотя к плечу они, пожалуй, худоваты; вот голова и торс из одного куска. Я бы взял и то и другое.
Леди Бидер была еще обольстительнее, чем ее муж.
— Мистер Галли Джимсон? Я так рада. Я знаю, вы редко наносите визиты. Мы не осмеливались и просить вас... могли лишь мечтать...
И она пригласила меня остаться к чаю. Такие люди могут себе это позволить. Им ведь ничего не стоит отдать диванные подушки в чистку.
Что я обожаю в богачах, так это их любвеобилие и непринужденность. Христианская атмосфера. Телемская обитель. Всем поделятся, потому что всего по горло. Все простят, потому что это им не стоит труда. Разбейте их дрезденскую чашку — они лишь улыбнутся. Только бы вы не смешались и не испортили всем настроения. Это единственное, что их волнует. Покой и радость. Мир на земле. В человецех благоволение.
Когда я впервые встретил Хиксона, я был готов целовать его несравненные ботинки. Я любил их от шнурков до каблука — настоящее произведение искусства; и он был так полон благоволения, оно прямо струилось из него, как запах его мыла, свежего белья, помады для волос, эликсира для зубов, лосьона для бритья, примочки для глаз и микстуры от запора. Мерцание светлячка. Манящего куда-то. Пока он не сгорит, бедняжка. Вспышка в темноте. Ведь богачам, понятно, не так-то просто выбраться из рая через игольное ушко. А провести всю жизнь в раю малость скучновато. Миллионеры достойны не только нашей любви, но и жалости. Будем же с ними учтивы. Это наш христианский долг.
Когда леди Бидер спросила, по вкусу ли мне чай, я ответил:
— Да, ваша милость. Мне все здесь по вкусу. Я в восторге. Вам придется спустить меня с лестницы, чтобы избавиться от меня. Вы и сэр Уильям — милейшие люди. У вас восхитительные манеры и восхитительный дом, восхитительные вещи и превосходный чай. Небось шиллинга четыре фунт? И это — даром. Гениальное не имеет цены.
Профессор беспрестанно покашливал и делал мне страшные глаза, но я не боюсь смутить благовоспитанных людей. Они привыкли к бестактным замечаниям. Богачи подобны королям. Они не могут позволить себе обижаться. Richesse oblige{43}. И они действительно старались, чтобы я чувствовал себя как дома, и не переставали осыпать меня комплиментами. А когда я рассказал, как Коукеры выставили меня из моей мастерской, они воскликнули, что надеются, я составлю профессору компанию и проведу у них конец недели, пока они будут в отъезде.
— К сожалению, мы не можем предложить вам остаться у нас подольше: у нас всего две спальни.
— Меня вполне устроит диван.
— О, мистер Джимсон, как можно! Вам будет неудобно.
— Тогда сделаем так: сэр Уильям будет спать вместе с профессором, а я — с ее милостью. Вы можете смотреть на меня как на женщину, в мои шестьдесят восемь.
Алебастр позеленел и так раскашлялся, словно он подхватил чахотку. Но я знал — смутить таких высококультурных людей невозможно. Они забывают, что такое смущение еще раньше, чем успеют кончить школу... заодно с верой в Бога и прочими скоропостижными чувствами.
— Неплохая мысль, — сказал сэр Уильям со смехом.
