Желтый клюв нацелился на меня.
— Нет ее. Выехала. Пришли получить с нее по счету? Нас это не касается. Незачем было открывать ей кредит.
— Вы не знаете, куда она переехала?
— Четфилдская застройка, сто двадцать два. Квартиры с участками. Мистер Байлз. Спросите миссис Байлз. Хотя никакая она не миссис Байлз, а так.
И она захлопнула дверь, прежде чем я успел двинуть ногой.
Четфилдская застройка находилась у черта на рогах, в районе реки. Шесть желтых многоквартирных коробок торчали над морем одноэтажных домишек, как шесть проржавевших консервных банок, шваркнутых в мутную лужу, подернутую голубоватой рябью. К ним, через кирпичный завод, вела бетонка. Потом шли участки. Акров двадцать. Вытянутые, как канализационные трубы. Добрая половина хилых саженцев, натыканных по краям шоссе, уже засохла, обломанная детками и ободранная кошками. Участки имели типичный апрельский вид — совсем еще голые, если не считать подпорок для бобов и будок для инвентаря, расползшихся, как пьяные оборванцы погрязи: одни клевали носом, у других подкашивались ноги, одни были в войлочных шляпах, другие в соломенных, а третьи прикрывали голову жестянками.
Вступив в страну Улро, я увидел, что все шесть домов разместились по одну сторону дороги за высокой решеткой, словно инфекционные бараки. Они сгрудились вокруг асфальтового пятачка, на котором резвились детишки. Шум стоял, как от сражения в железнодорожном туннеле.
Я разыскал сто двадцать вторую квартиру. Она оказалась в четвертом доме слева, на первом этаже. Я прошел длинный темный коридор. Откуда-то несло стиркой (хотя был вторник), а по кирпичному полу растекалась дымящаяся лужа. На мой стук вышел мужчина футов семи росту и четырех в обхват. На нем была синяя фуфайка, красные подтяжки и светлые вельветовые штаны. Лысый череп белел, как очищенный миндаль, зато лицо отливало всеми оттенками сливового сока. Огромные, обвисшие прокуренные усы. Над ними — нос грушей, с выбоиной у черенка, словно кто-то тяпнул по нему топориком, и зеленые, как бутылочные осколки, глаза. На правом запястье — кожаный браслет, дюйма три шириной. Род: морж лондониус; вид: крепкозадый. Превосходный экземпляр старого самца с Собачьего острова. —Ну-у! — гавкнул он на меня. Потом, с минуту подумав, распахнул пасть и гавкнул еще раз громче: — Ну-у!
Я понял его с полуслова и открыл было уже рот, чтобы объяснить, что пришел не с целью убить его жену или стащить фамильное серебро, как в просвет между его локтем и фуфайкой увидел Сару. Она мотала головой и подмигивала мне, словно предупреждая: «Молчи!» Поэтому я сказал:
— Простите, это сто двадцать третья квартира?
Он подумал немного и пролаял:
— Нет. — Потом подумал еще и, решив уточнить, гаркнул: — Нет, это другая квартира.
— Ай-ай-ай, — сказал я. — Извините, пожалуйста. — И направился к выходу. Он пошел за мной до самой лестницы, а когда я сошел со ступеней, плюнул мне на голову. А может, просто не рассчитал и случайно попал в меня. Зачем мне думать дурно о таком мужчине?
Выйдя на асфальт, я завернул за угол, зашел в следующий подъезд — будто кого-то ищу — и медленно поднялся по лестнице. Из окон виднелась решетка. Я простоял у верхнего окна минут двадцать, пока какая-то женщина, заинтересовавшись моей особой, не стала поминутно высовывать голову, проверяя, целы ли кирпичи. Тогда я перебрался к другому окну. Через сорок минут я увидел, как мистер Байлз с лопатой и граблями через плечо вышел из дому и направился к участкам. Я тут же нырнул в подъезд Сары.
Пришлось долго ждать, прежде чем Сара открыла дверь. Она была в нижней юбке, повязанной поверх мешковиной, и без чулок. Прямые седые космы. Лицо в испарине. Я подумал, что с тех пор, как мы последний раз виделись, Сара как-то спала с лица: подбородок усох, и нос выдвинулся. А когда она повернулась ко мне спиной, я увидел, что у нее появился загривок, как у профессиональной поломойки.
— Галли! Пришел-таки! — затараторила она. — Подумать только! Вот уж кого не ждала, так не ждала. Давеча меня прямо в жар бросило — как бы ты не назвался Байлзу. Нет, он, конечно, не стал бы возражать, если бы ты зашел — разве когда он сам на участке. Знаешь, я частенько думала — куда ты девался?
И она заспешила в кухню, не переставая стрекотать. Но повадки были уже не те, и даже голос не тот. Она говорила, не глядя на меня, обращаясь не ко мне, а куда-то в стену, поворачиваясь то так, то сяк, то этак и даже спиной ко мне, словно не придавала значения тому, что говорит и услышу я ее или нет. Н-да, подумал я. Это что-то новое. Стареешь, матушка, стареешь; бурлишь, как мельничный ручей зимой, — молоть-то нечего.
— Ах, Боже мой, — суетилась Сара, тыкаясь по углам, — Ну и кавардак. Я как раз принялась за уборку.
Действительно, в кухне все было вверх дном. Стулья на столе, посредине пола — ведро, щетки и швабры. Батарея пивных бутылок у стены за дверью. Колченогий стул, прислоненный к окну. Еще два стула на другом столе. И все влажное.
— Вот всегда так. Стоит затеять уборку, как непременно кто-нибудь придет, — сказала Сара совсем по-старушечьи. Веселый голос и грустные глаза, поднятые брови и жующие челюсти. — Нет, я, конечно, рада тебе, Галли. Очень рада, — повторила она, поворачиваясь ко мне то задом, то боком.
Да, подумал я, Сара прячется от жизни, от меня, стареет. Ева записалась в старухи. Уходит на покой.
Я попытался обнять ее за талию.
— Надеюсь, ты действительно рада мне, Сара, — сказал я. — Да не суетись ты! Что же с тобой стряслось? И что произошло с твоей пожизненной страховкой — с Фредом?
— А, — сказала Сара, снимая стул и вытирая сиденье. — Все долги. Потребовали уплатить раньше, чем я ожидала.
— Как всегда. Пора бы и привыкнуть. Сколько ты задолжала?
— Не знаю. Фред не виноват. Это все его сестрица — Дорис. Это она его науськала. А расходы по дому всегда были его слабым местом. Не знаю, сколько там за мной оставалось, только они забрали все мои вещи. Вот тебе сухой стул. Подожди, положу подстилку. Схватишь еще прострел.
— Забрали все твои вещи, Сара? — Вот это удар. И я подумал: прощай мои картины, даже если они еще у нее. Этого можно было ожидать. Никогда не знаешь, откуда грянет беда, но можешь быть уверен — тебя она не минует.
— Все-все, — сказала Сара. — Два кресла, два стола, ковер, который еще Манди подарил мне для гостиной, семь серебряных ложечек и чайницу, четыре узорных скатерти, девять салфеток, три шелковых подушки...
— Они не имеют на это права, Сара. Тебе надо обратиться к адвокату.
— Они сказали, что всех моих вещей не хватит, чтобы расплатиться, и я решила не доводить до суда. Дорис грозилась заявить на меня в полицию, и я подумала, зачем доводить до скандала. Верно, я сама виновата. Хочешь чаю, Галли? Больше мне нечем тебя угостить. В доме хоть шаром покати.
И когда она пошла к крану, чтобы наполнить чайник, я заметил, что у нее подбит глаз. Прямо не глаз, а слива. Синий с отливом. Весь заплыл. Даже щелки не осталось.
— Вот так так, — сказал я. — Что с твоей гляделкой, Сэл?
— Оса укусила. Вкусного у меня ничего нет, но я могу дать тебе хлеб с повидлом или с беконом.
— Оса? В апреле? — сказал я, — А может, мил дружок? Каков этот Байлз как хозяин? Пьет в меру?
— Мистер Байлз всегда стоял за меня горой. Он, не задумываясь, взял меня к себе, когда я очутилась на улице и не знала, куда идти.
— Почему ты не пришла ко мне, Сэл?
— А на что я тебе? И самому-то есть нечего. Куда тебе еще бесполезную старуху, по которой гроб плачет? А мистер Байлз, еще когда жил у нас на квартире, всегда защищал меня от Дорис. И он сказал, что, если мне когда-нибудь придется туго, я шла бы прямо к нему. Так я и сделала, и он меня принял. Он, может, грубоват, но в душе он настоящий христианин. Я и слова против него сказать не позволю.
Старая леди так воодушевилась, что забыла про свои седины.
— Нет, Галли. Уважаю я такого мужчину, как Байлз, который держит данное женщине слово, хотя, по совести говоря, вправе его нарушить. Ведь когда он обещал взять меня к себе, я могла еще сойти за
